История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой - Жозефина Мутценбахер (1970)

Я растерялась от непривычности слов, с которыми он обращался ко мне, вообразила себе на эту тему невесть что и продолжала трудиться, чтобы ему угодить, так старательно, что вскоре семя его ударило высоким фонтаном, едва не угодив мне в лицо, потому что я низко склонилась над его членом.

Через несколько дней, когда мы снова собрались ублажить друг друга, он опять говорил мне: «маленькое сокровище, ангелочек, мышка, сердечко, возлюбленная», и тут – я как раз гладила его шлейф особенно хорошо и при этом вертела попкой, потому что он обрабатывал мою плюшку так, что на меня в любой момент могло накатить, – он внезапно прошептал мне:

– О боже, если бы я только мог совокупиться с тобой!..

Я порывисто высвободилась из его рук, отпустила его, бросилась на землю, широко раздвинула ноги и замерла в ожидании. Он подошёл ко мне, наклонился и, тяжело дыша, проговорил:

– Но ничего не выйдет, ты ещё слишком маленькая…

– Ничего страшного, господин Экхардт, – ответила я ему, – ну идите же!

Он, ни живой ни мёртвый от сладострастия, лёг на меня, подсунул мне под попку ладонь, чтобы меня приподнять, и начал растирать хоботом мою плюшку. При этом я крепко держала его за шлейф и следила за тем, чтобы тот ходил по всей щелке. Он наносил толчки с такой быстротой, на какую был только способен, и спросил:

– Ты уже сношалась когда-нибудь?

Я бы охотно поведала ему обо всём, – о Франце, Фердле и Роберте, – но до сих пор не понимаю, что заставило меня сказать «нет».

Он же продолжал:

– Давай, ангелочек, признайся мне, тебе уже приходилось совокупляться? Я ведь, разумеется, вижу, что приходилось… только скажи мне с кем? Часто? Хорошо было?

Я работала попкой и уже тяжело дышала, ибо он лежал на моей груди, и кроме того чувствовала, как его шлейф начал судорожно подрагивать. Однако я беззастенчиво врала дальше:

– Нет, конечно же, нет… сегодня впервые…

– Хорошо тебе?.. – продолжал он спрашивать.

– Да, очень хорошо…

В этот момент он излился и так обильно оросил мне живот, что мокрота стекла мне в пах.

– Лежи так и не двигайся, – сказал он, встал на ноги и, достав носовой платок, насухо вытер меня. Затем продолжил меня расспрашивать: – Не делай вид, будто ты ещё совершенно ни о чём не знаешь, можешь не говорить мне это. Я и так уже обо всём догадался.

А когда я продолжала упорствовать в своей лжи, он заметил:

– Но в таком случае ты, может быть, когда-нибудь наблюдала за этим, что скажешь?

Это показалось мне выходом из затруднительного положения. Я утвердительно кивнула.

– И где же? – напирал он на меня.

Я кивнула в сторону комнаты.

– Ах, вот как, у отца с матерью?

– Да.

Теперь он захотел знать подробности:

– Как же они это делали?

И он не отставал от меня до тех пор, пока я всё не рассказала ему. И когда я говорила, он снова поднял мне юбку и снова играл с моей плюшкой так, что на меня ещё раз накатило.

Теперь я совершила это с взрослым, чем немало гордилась. Однако с Францем я хранила на эту тему молчание, и когда во время наших послеобеденных посиделок речь иной раз заходила о том, как всё это могло бы происходить с взрослым, я не подавала виду и всегда переводила разговор на госпожу Райнталер, потому что Франц изо всех сил старался попасться этой женщине на глаза и мечтал однажды помочь ей отнести бельё на чердак.