Многоликий Христос. Тысячелетняя история тайных евангелий - Филипп Дженкинс (2015)

Этот Апокалипсис был не единственной книгой, совершившей столько путешествий. Около 1100 года балканский епископ по имени Феофилакт Охридский осуждал тех, кто ввозит опасные новые учения о духе. Он саркастически заявлял, что если бы еретики могли основывать свои доводы на канонических писаниях, то у него не возникло бы возражений и он даже похвалил бы их как своих соперников в доставлении блага обществу. А так они были ничем не лучше манихеев (manichaioi) с их Евангелием от Фомы. Нет, утверждал он, всякий, кто вводит «пятое евангелие», – трижды проклят! Эти слова имеют смысл, лишь если Феофилакт знал о тех своих современниках, которые не только пользовались Евангелием Фомы, но и приравнивали его к каноническим евангелиям. Поскольку он писал в самый разгар деятельности богомилов, резонно предположить, что именно их он описывал как «манихеев». Если так, то не может ли быть, что они читали этот текст в славянском переводе? И какие еще якобы давно погребенные писания они читали в действительности? Ведь не те, которые были запрещены и осуждены на «нерушимые оковы вечной анафемы»!27

Тем временем новые писания и евангелия продолжали составляться заново. Некоторые создавались клириками и учеными, принадлежавшими к господствующей церкви; другие – маргинальными группами и еретиками. Средневековые европейцы знакомились в самых разнообразных формах с теми жанрами и системами взглядов, которые могли восходить к гностикам первых двух-трех веков после Иисуса: тут были речи, приписываемые Иисусу после Воскресения, откровения и апокалипсисы, небесные видения, встречи с Марией Магдалиной, с Девой Марией, с апостолами. Так можем ли мы сказать, что иные формы христианства действительно были утрачены?

ЖИВУЧЕСТЬ ДРЕВНИХ ПИСАНИЙ МНОГОЕ ГОВОРИТ о тех ограничениях, в рамках которых пишется история. Историки, естественно, сосредоточиваются на тех документах, которые сохранились, если же каких-то текстов недостает, они придают чрезмерный вес тем текстам, которым случайно привелось сохраниться. Когда мы вникаем в споры о церковном каноне, мы много слышим о нескольких хорошо сохранившихся документах и о знаменитых соборах, которые как будто все окончательно уладили, поэтому их уставы должны соблюдаться всегда и повсюду. Одно за другим мы читаем постановления, навсегда запрещающие ту или иную книгу и требующие уничтожить все ее копии. Но теория и практика зачастую сильно расходятся. Если такой-то церковный Собор объявлял некую книгу приемлемой или неприемлемой, то для конкретной общины не было нужды в этом внешнем постановлении, тем более это ничего не решало внутри самой общины.28

Тогда, как и теперь, институции претендовали на бо́льшую власть, чем та, которой они обладали в реальности, и официальные запреты отдельных книг не обязательно оказывали влияние на отдельные общины. Даже часто цитируемый Декрет Геласия, видимо, не имел особого влияния за пределами отдельного региона Галлии (Франции). По иронии судьбы, учитывая озабоченность этого трактата подозрительными псевдоевангелиями с ложно приписанным авторством, мы не имеем точных сведений о том, кто, когда и где в действительности написал этот декрет. Само имя его «создателя» наводит на мысль о его ложном соотнесении с историческим папой Геласием. Это – псевдо-декрет.

Мы видим своего рода самосбывающееся пророчество. Большинство ученых, изучающих альтернативные писания, сосредоточивается на «ранней церкви», охватывающей примерно четыре первых столетия. Поскольку они уделяют мало внимания следующей за этими четырьмя веками эпохе, а соответствующей литературы от нее самой осталось мало, эта лакуна заставляет некоторых авторов предполагать, что альтернативные евангелия либо исчезли, либо полностью утратили свое значение. Между XV и XVI веками этот предмет если и освещался, то крайне скудно.29