Сейд. Джихад крещеного убийцы - Аждар Улдуз (2012)

Рыжая говорила и расчесывала волосы, и с каждым движением дешевого гребня волосы ее словно огнем наполнялись под светом чужих звезд восточного неба, такого далекого от неба ее родных островов. И огнем обжигала языческая ересь в словах ее, когда рассказывала она про судьбу свою, приведшую ее на один из кораблей, несущих на своем борту крестоносцев в Иерусалим: «Не далась я ему, монаху этому похабному, сбежала из церкви его прямо в лес, и туда, на холм, к кругу каменному, и всю ночь там провела. А на следующий день захворал монах. Не то чтобы страшное что с ним для монаха приключилось, однако, говорят, пытался он девку одну из деревни нашей опохабить, да и девка, вроде бы, не особо противилась, да не вышло у него ничего. И с другой не вышло – размяк его колышек, из дубового дрына ремнем кожаным стал и обратно в дуб превращаться не желал уж никак. Прознал он от деревенских про особенность рода нашего, да и написал письмо самому лорду Джону, упреждая его: мол, в деревне, что ему подвластна, ведьма живет и служителей Господа колдовством изводит. А лорд Джон и сам в деревню нашу наведался, с отрядом рыцарей своих. Деревню пожег, а меня как увидел, в глаза посмотрел... да и утонул в них. Бывает такое с мужчинами, когда они в глаза женщин рода нашего смотрят пристально. Не делать бы им этого, так разве кто из них женщину послушает? Глупые они, мужчины... Вот и лорд Джон так попался, что велел рыцарям меня в его покои тащить. Я его честно обо всем предупредила, так он мне тогда и говорит: «Как я есть твой лорд, имею право прима нокты, первой ночи на тебя, однако хочу, чтобы сама ты мне отдалась, потому как красива ты, и желаю я тебя в фаворитках своих иметь». А я смотрю на него, и противен он мне так, что невмоготу. Нет, говорю, милостивый лорд, не могу я, потому как ты и деревню мою пожег почем зря, да и не нравишься ты мне попросту...

Осерчал лорд Джон, велел священникам меня судить да ведьмой объявить, и на кресте сжечь. А суженый мне Бельтайном жив остался – на охоте был в день, когда лордовы рыцари деревню жгли. С дружками своими, такими же лучниками-охотниками, прямо в день казни, напал на крепость да и вызволил меня... Как сейчас помню – подносит палач к хворостинам, что у подножия креста сложили, факел... Подносит, да не доносит – стрела из лука вельшского, что длиной своей выше роста человеческого и потому стреляет далеко, в затылок ему впивается. А дальше – охранников, одного за другим, стрелы протыкают, и падают они, а суженый мой с дружками своими, все в зеленых плащах лесных охотников, из толпы вырываются, да ко мне бегут... Лорда Джона двумя стрелами через плащ горностаевый к трону его пригвоздили, однако ж убивать не стали, потому как не хотел любимый мой рук своих кровью дворянской пачкать, рыцарей против себя настраивать... И зря! Всё равно объявили его да дружков-охотников разбойниками, так что пришлось суженому моему со мной да дружками бежать... Во Франкию бежали мы с ним, и было нас он да я, да десять дружков его. По пути прибились к нам еще двадцать, вот те, самые что ни есть отчаянные разбойники, что торговый люд на больших трактах грабили. Эти от гнева Ричарда бежали, потому как охотились за ними шерифы королевские... В городе Кале отряд собирался, чтобы оттуда на кораблях в Константинополь плыть, а уж там соединиться с братом королевским, сенешалем, и уже с ним в поход крестовый идти. Мы в отряд тот и записались, мужики – лучниками, как и многие из наших вельшских, что из островов британских решили в крестовый поход за добычей отправляться, а меня в прачки определили».

На глазах у монашки менялась прачка. Бледная кожа наливалась здоровой, матовой белизной, а грязь словно отшелушивалась от рук, покрытых до того струпьями и язвами. По щекам, сверкая, бежали слезы, смывая грязь, пока только неровными дорожками с лица, скрытого тьмой ночи да окруженного ореолом уже огнем сияющих рыжих волос. Голос же всё крепчал, продолжая рассказывать удивительную историю этой странной прачки: