Словно наяву он видел, как сидит верхом на огромном холеном жеребце, как кланяется в ответ на приветствия толпы, как салютует саблей президенту Линкольну, а потом едет дальше и восторженная, потная толпа кричит ему вслед:

– Бо-на-парт! Бо-на-парт!

Он был американским Бонапартом.

То есть должен был им стать. Но ему помешали… Эти люди, которых звали…

Звали…

Бесполезно.

Но однажды он их обязательно вспомнит. Этот день придет. И когда это случится, помоги Господь им и всему их роду!

Почти всю ночь он прислушивался к стуку дождя за окнами, но около четырех утра все же уснул. Проснулся он в шесть, все так же сжимая в руке рваный журнал. И хотя боль отступила, он чувствовал себя бесконечно несчастным. О причине он не думал.

Он не помнил даже собственного имени.

Часть вторая. Счет зим

Стоит лишь сожалеть о том, что характер индейца, описанный в увлекательных книгах мистера Купера, не соответствует действительности… Лишенный красивого ореола романтики, которым мы так долго хотели его окружать, и перешедший с заманчивых страниц писателя в те места, где мы вынуждены сталкиваться с ним, – в его родной деревне, на тропе войны или во время его набегов на наши приграничные поселения и торговые дороги, – индеец сразу лишается своей претензии на звание благородного… краснокожего. И мы видим его таким, каким он был всегда, то есть дикарем во всех смыслах этого слова.

Генерал Дж. А. Кастер, «Моя жизнь на Равнинах», 1872–1874 годы

Я родился в прерии, где вольно гуляет ветер, где ничто не заслоняет солнечный свет. И я хочу умереть там, а не в четырех стенах.

Десять Медведей, вождь команчей, Медисин-Лодж, 1867 год

[14]

Глава 13

Утром они переходили реку, поднимая в воздух серебряные фонтаны брызг. Илистая долина блестела на солнце после ночного дождя. Индейцы, работавшие на полях, засеянных кабачками, бобами и тыквами, махали самодельными лопатами и приветственно кричали им. Выше по течению, плохо различимые в дымке, виднелись бревенчатые постройки с дерновой кровлей; они проезжали мимо индейских жилищ, построенных недалеко от переправы.

– Это канза, – сообщил Деревянная Нога, показывая на работавших в поле. – Их еще называют кау. – Он повел своих спутников от отмели в густые заросли бородача высотой в фут. – Они почти со всеми ладят. Думаю, когда-то давно это было типично для всех племен. Даже шайенны такими были, пока жили в Миннесоте или еще где-то. Теперь все не так. Скоро ты сам увидишь причины.

Так и случилось. Двигаясь почти на запад, причин они увидели предостаточно.

Это были и фургоны переселенцев, катящие на запад, хлопая на осеннем ветру белыми парусиновыми стенками; и почтовая карета курьерской службы Баттерфилда, которая повернула к дороге на Смоки-Хилл, грохоча колесами и поднимая облака пыли; и рабочий поселок железнодорожников, состоящий из двухэтажных служебных вагонов, составленных в каком-то тупике, который заканчивался прямо в середине поля, покрытого чертополохом, клевером и увядшим золотарником.

– Все это племенные земли, Чарли. Индейцы привыкли кочевать и выбирать то место, где им понравится, все равно как арабы в другой части света. Они всегда жили за счет щедрот этой земли. Охотились на зайцев и на бизонов. Вот канза, к примеру, сменили образ жизни. Стали оседлыми. Но не шайенны. Они живут по-старому. Так что ты не можешь украсть их землю или вытолкать их на какую-нибудь ферму и ждать, что они станут в благодарность целовать тебе ноги. Поэтому они и убивают. Разве ты не делал то же самое, когда северяне хлынули на твою землю?

– Да, сэр… – ответил Чарльз; теперь ему многое стало понятно.

В Топике Джексон купил целую гору оловянных горшков.