Стремясь арену выстроить, как надо.

Чтоб совершались жертвы и обряды,

Велел он на вратах восточных в честь

Венеры, божества любви, возвесть

Молельню и алтарь, а богу битвы

На западе для жертв и для молитвы

Другой алтарь украсил он богато,

Потребовавший целой груды злата;

А с севера на башенке настенной

Из глыбы алебастра белопенной

С пурпуровым кораллом пополам

Диане чистой драгоценный храм

Возвел Тезей, как лишь царю под стать.

Но я забыл еще вам описать

Красу резьбы, и фресок, и скульптур,

Обличье и значенье тех фигур,

Что дивно украшали каждый храм.

В Венериной божнице по стенам

Ты увидал бы жалостные лики:

Разбитый Сон, и хладный Вздох, и Крики,

Святые слезы, скорбный вопль Тоски

И огненных Желаний языки,

Что слуг любви до смерти опаляют,

И Клятвы те, что их союз скрепляют.

Тут Мощь и Прелесть, Лесть и Хвастовство,

И Хлопотливость тут и Мотовство,

Безудержная Роскошь и Богатство,

Надежда, Страсть, Предерзость и Приятство,

И Ревность в гелиантовом венке,

С кукушкою, сидящей на руке,

Пиры и Песни, Пляски и Наряды,

Улыбки, Похоть – словом, все услады

Любви, которых не исчислить мне,

Написаны все кряду на стене;

Их больше, чем сумею передать я:

Весь Киферон [83], пожалуй, без изъятья

(Где водружен Венерин главный трон)

В картинах на стене изображен

И сад ее во всем своем веселье.

Не позабыты тут: вратарь-Безделье,

Нарцисс, красавец тех былых времен,

Безумствующий в страсти Соломон,

Все подвиги Геракла самого,

Медеи и Цирцеи волшебство,

Свирепый Турн, [84] столь храбрый в ратном поле

Богатый Крез, томящийся в неволе, -

Все учит нас, что ум и горы блага,

Краса и хитрость, сила и отвага

Не могут разделить с Венерой трон.

Венера правит миром без препон.

Весь этот люд в ее сетях увяз.

«Увы, увы!» – твердят они не раз.

Два-три примера вдосталь говорят,

Но я б набрал и тысячу подряд.

Там статуя Венеры, вся сверкая,

В обширном море плавала нагая;

Ее до чресел море облегло

Волной зеленой, ясной, как стекло.

В ее деснице – лютня золотая,

Над головой голубок реет стая,

А на кудрях, являя вид приятный,

Лежит из роз веночек ароматный.

Пред ней стоит малютка Купидон,

Два крылышка на спинке носит он,

К тому ж он слеп (как всякий часто зрел),

В руке же лук для светлых острых стрел.

А почему мне не поведать вам

О живописи, украшавшей храм,

Что герцог Марсу ярому обрек?

Расписан был он вдоль и поперек.

Подобно недрам страшного чертога,

Большой божницы яростного бога

В краю фракийском, хладном, ледяном,

Где, как известно, Марсов главный дом.

Там на одной стене была дубрава,

Где все деревья стары и корявы,

Где остры пни, ужасные на вид,

Откуда зверь и человек бежит.

Шел по лесу немолчный гул и стук,

Как будто буря ломит каждый сук.

А под холмом, прижат к стене откосной,

Был храм, где чтился Марс Оруженосный,

Из вороненой стали весь отлит;

А длинный вход являл ужасный вид.

Там слышен был столь дикий вой и рев,

Что ворота дрожали до основ.

Лишь с севера сквозь дверь струился свет:

Отсутствовал окошка всякий след,

Откуда б свет мог доходить до глаза,

А дверь была из вечного алмаза,

Обита крепко вдоль, и вширь, и вкось

Железом; и чтоб зданье не тряслось,

Столп каждый изумительных палат,

Сверкавший сталью, с бочку был в обхват.

Там мне предстал Измены лик ужасный,

Все Происки и Гнев багряно-красный,

Как угли раскаленные в кострах,

Карманная Татьба и бледный Страх,