Что, если кто обидой ущемлен,

Искать обиде может возмещенья.

Украл муку, в том нет для нас сомненья,

И целый день украл, старик отвратный,

Зерно и время сгибли безвозвратно.

Теперь он ночью не дает нам спать.

Ну можно ли его не наказать?

Он сам учил, как олухов дурачить.

Так я и сделаю, а не иначе».

А Джон ему: «Смотри, будь осторожней

И не сложи башки пустопорожней.

Ведь если только мельника разбудишь,

Злодеем Симкиным зарезан будешь».

Присвистнул Алан: слышал, мол, и знаю.

И откатился к дальнему он краю,

Где на спине дочь мельника спала,

И овладел ей так, что не смогла

Она ни вскрикнуть, ни позвать подмогу.

Так Алан Джону указал дорогу.

А тот с минуту пролежал спокойно,

К возне прислушиваясь непристойней.

Но вот лежать ему не стало сил

И про себя он горько возопил:

«Опередил меня, наглец негодный,

За огорчения и за невзгоды

Получит он с полтины четвертак,

Мне ж ничего. Лежи тут, как дурак!

Он утешает Мельникову дочку,

Уже он снял, должно быть, и сорочку,

А я один здесь, словно куль мякины,

И некому утешить дурачину.

Да то ли будет! Завтра изведут

Товарищи, разиней назовут;

И Алан первый станет издеваться:

Нет счастья трусу. Надо отыграться».

И, ухватясь за ножку колыбели,

Он потянул дитя к своей постели.

От рези мельничиха пробудилась,

Прошла во двор и вскоре воротилась.

Постельки сына не найдя на месте,

Зашарила во тьме, куда же лезть ей.

«Уж не студента ль здесь стоит кровать?

Да сохранит меня святая мать.

Вот было б скверно! – шепчет, ковыляя. -

Да где ж он? Фу-ты, темнота какая».

Вот колыбель она с трудом нашла,

Дитя укутала, в постель легла

И только что заснуть уже хотела -

Был Джон на ней и принялся за дело.

Давно уж мельник так не ублажал

Свою жену, как ловкий сей нахал.

И так резвилися без лишних слов

Студенты вплоть до третьих петухов.

Ослаб наш Алан только на рассвете,

Когда восток уж становился светел.

«Прощай, мой друг, – девице он сказал, -

Тебя бы я без счету целовал,

Но скоро день, нам надобно расстаться,

Позволь твоим любимым называться».

«Прощай, мой милый. Приходи опять.

Найдешь у двери то, что своровать

Велел отец мне: хлеба каравай, -

Его спекли вчера мы, так и знай,

Из той муки, что утром вы мололи.

Иди, любимый. Будь господня воля».

И, чувствуя, что ей сдавило грудь,

Шмыгнула носом, чтобы не всплакнуть.

Поднялся Алан и пошел искать

Впотьмах покинутую им кровать.

На колыбель он по пути наткнулся

И про себя в досаде чертыхнулся.

«Ну, счастливо отделался испугом.

А голова пошла, как видно, кругом.

Должно быть, ночью я переборщил.

Я к мельнику чуть-чуть не угодил».

Пошел он дальше; бес его попутал.

И мельника он с Джоном перепутал.

Он, наклонясь, тряхнул его легонько

И на ухо шепнул ему тихонько:

«Проснись! Вставай, дубина! Поросенок!

Да не визжи, не хрюкай ты спросонок.

Пока ты тут храпел, болван, и дрых,

Я поработал знатно за двоих,

И мельника проклятого ославил,

А дочку дурня трижды позабавил».

Проснулся мельник, и как услыхал он,

Что говорит и хвастает чем Алан,

Он разъярился, как стоялый бык,

И поднял вой отчаянный и крик:

«А, чтоб тебе ни выдоха, ни вздоха.

Ах, чертов сын, развратник и пройдоха.

И что за наглость этакая в хаме!

Заплатишь ты своими потрохами.

Да знаешь ли, чернильная ты муть,

На чью ты кровь решился посягнуть?»

И, чтобы отомстить скорей злодею.

Он Алану вцепился прямо в шею

И кулаком ему расквасил нос,