Монстролог. Дневники смерти (сборник) - Рик Янси

Но передышка оказалась недолгой. Мы въехали на холм. Уортроп спрыгнул на землю прежде, чем кеб окончательно остановился. Больше из чувства долга (все-таки мои услуги были для него незаменимы), нежели из желания поскорее увидеть то, что констебль назвал «омерзительным, отвратительным происшествием», я последовал за Доктором. Перед нами на вершине холма стояла церковь, а прямо рядом с ней – каменный дом пастора с двускатной крышей. Клумбы полыхали весенними цветами – белыми, розовыми, голубыми и золотистыми. У входа в дом стояли два вооруженных охранника. Завидев нас, они опустили пальцы на спусковые крючки винтовок, пока не заметили, что с нами идет констебль. Однако, признав Доктора, они снова изменили настроение и принялись бросать на него мрачные взгляды, полные подозрения и страха: Уортропа не очень-то любили в Новом Иерусалиме. Живи мы в другую эпоху, я не сомневаюсь, его бы сожгли на костре как колдуна.

– Слава богу, сегодня не воскресенье! – вздохнул Морган. – Паства была бы в ужасе от такого зрелища в благословенный день.

Глаза его за стеклами очков были точь-в-точь как у совы, кроме одной черты – в них не было прозрачной пустоты, ледяного спокойствия, свойственного охотникам. Он посмотрел на меня и сказал:

– Несомненно, Доктор Уортроп, путешествуя, сталкивался с вещами и похуже, но я не думаю, что ты, Уилл Генри, привык к подобным зрелищам. Не стоит тебе идти с нами.

– Он пойдет с нами вне всякого сомнения, – невозмутимо отозвался Доктор.

– Но зачем? – не унимался констебль. – Ради чего?

– Он – мой ассистент, – ответил Уортроп, – он должен «привыкнуть к подобным зрелищам».

Констебль слишком хорошо знал Доктора, чтобы продолжать спор. Подавив тяжелый вздох, он передал трубку одному из своих помощников, достал носовой платок и прижал его к лицу, закрывая нос и рот. Мое присутствие все-таки беспокоило его; он посмотрел сверху вниз на поднятое к нему лицо и сказал мне сквозь ткань носового платка, приглушающего звуки:

– Уилл Генри, у меня нет слов. Просто нет слов!

И мы вошли. Над дверью висела табличка с надписью: «Господь – пастырь мой», и в этом предисловии к тому, что мы увидели, была горькая ирония.

Тело лежало лицом вниз в шести футах от входа. Обе руки были вытянуты, ночная рубашка в крови. Ноги отсутствовали. Недоставало пальцев на руках: трех – на правой, и двух – на левой. Голова лежала поверх одной руки почти перпендикулярно к туловищу, потому что шея была практически полностью оторвана от тела, обнажая позвоночник с ответвлениями основных кровеносных сосудов и сухожилиями соединительных тканей. Затылок был разбит, мозг выцарапан – только по краям висели серые ошметки. Доктор говорил мне во время вскрытия, что Антропофаги предпочитают этот самый благородный человеческий орган – высшее творение природы – мозг.

Комната пропиталась запахом крови, и к нему примешивался уже знакомый тошнотворный запах гнилых фруктов, который я чувствовал на кладбище, когда Антропофаги гнались за нами. Смесь этих двух запахов была столь невыносима, что желудок немилосердно скручивало – недаром констебль, уже побывавший здесь, приложил к лицу платок.

Мы с Морганом задержались на пороге, не решаясь переступить грань между светом и тьмой, но Уортроп такой неприязнью не страдал. Он бросился к телу, оставляя липкие следы в крови, затопившей пол наподобие неглубокого рва. Он присел на корточки рядом с головой трупа и низко склонился над зияющей раной. Потрогал ее. Затем растер между большим и указательным пальцами кусочки мозгового вещества. На секунду он замер, упершись локтями в вывернутые наружу колени, пристально рассматривая останки. Он низко склонился над телом – так, что едва не упал, – и вгляделся в лицо жертвы – точнее, в то, что осталось от лица.

– Это Стиннет, да?

– Да, преподобный отец Стиннет, – подтвердил Морган.

– А остальные? Где остальные члены семьи?