Граф Брюль - Юзеф Игнаций Крашевский (1874)

– Прелестно! – воскликнул Паули, придвигая рюмку. – Налейте же мне этого сокровища, только одну-единственную страничку: не следует ведь злоупотреблять такой древностью.

– Но какая в нем польза, когда оно выдохнется и дух веков улетучится из него?

– Правда, тысячу раз правда! Но депеши, депеши! – воскликнул Паули, пожимая плечами.

– Сегодня депеши не придут, все дороги испорчены.

– Ну их! Если бы еще все мосты провалились! – вздохнул советник.

Рюмка была налита, и Паули выпил ее.

– Это вино только король пьет, когда чувствует себя не совсем здоровым, – шепнул Брюль.

– Panaceum universale!..[3] Губки прелестнейшей в мире женщины не могут быть слаще этого.

– Вот как? – заметил Брюль.

– Для тебя, – продолжал Паули, – это совсем другое дело, но для меня они потеряли свою притягательную силу; но вино – это нектар, который до самой моей смерти не потеряет своей прелести. О, если бы не депеши!..

– Что же такое депеши, неужели вы все еще о них думаете?

– И то, провал их возьми!..

Советник продолжал пить, но эти слишком частые возлияния начали на него действовать, и он, усевшись удобнее в кресле, начал сладко улыбаться и щурить глаза.

– Теперь вздремнуть бы немного и…

– Прежде нужно закончить бутылку, – не уступал паж.

– Конечно, ведь обязанность всякого честного человека – или не браться за дело, или кончать его, неправда ли? – продолжал советник. – Это дело совести, и потому по совести должно быть и совершено.

Когда был наполнен последний бокал, Брюль взял с окна трубку и кисет с табаком.

– Господин советник, теперь трубку!

– Милый ты мой, – воскликнул в умилении Паули, открывая глаза, – и об этом ты не забыл! Ну, а ежели от этого зелья я опьянею еще более? Как ты думаешь?

– Напротив, вы протрезвитесь, – прервал его Брюль, подавая трубку.

– Как тут будешь противиться искушению? Дай, дай! Чему быть, того не миновать! Может быть, почтальон свернет себе шею и депеши не придут так скоро. Я не желаю ему зла, но пускай бы его немного так… вывихнул…

Оба рассмеялись, и Паули жадно начал глотать дым.

– Чертовски крепкий табак!

– Это королевский, – сказал паж.

– Да, но ведь король куда крепче меня.

Табак оказал свое действие, старик начал что-то бессвязно бормотать; затянулся еще раза два, и трубка выпала из его рук, он опустил голову на грудь и, завалив ее на бок, немилосердно захрапел. Из полуоткрытого рта вылетали самые разнообразные и неприятные звуки.

Брюль некоторое время посмотрел на него, затем улыбнулся тихо, на цыпочках подойдя к дверям, вышел в коридор, где пробыл немного, и побежал в переднюю короля.

Здесь его задержал молодой изящный юноша в костюме пажа. В нем проглядывал барич. Это был граф Антоний Мошинский. Его нельзя было не заметить между другими пажами короля благодаря его белому личику и черным волосам. Черты лица его были хотя и не особенно красивые, но выразительные; аристократическая же осанка и немного ненатуральные манеры делали его весьма заметным. Он вместе с Сулковским долгое время служил при королевиче, теперь же на время был определен к королю Августу II, который, как поговаривали, любил его ловкость и ум. Ему предсказывали тогда блестящую карьеру.

– Брюль, – спросил он, – где ты был?

Паж как будто колебался, не зная, что сказать.

– В маршалковской зале.

– Теперь ведь твое дежурство?

– Знаю, но ведь я не опоздал, – и он взглянул на часы, стоящие в углу.

– А я думал, что мне придется дежурить за тебя, – прибавил Мошинский, смеясь и переступая с ноги на ногу.

По лицу Брюля пробежало что-то вроде тени, но оно тотчас же прояснилось.

– Граф, – кротко сказал он, – вам, фаворитам короля, позволительно опоздать на час и на свои места поставить другого, но мне, бедному и выслуживающемуся, это было бы непростительно.

При этом он очень низко поклонился.