Тело его вынесли из усадьбы и трижды клали на землю и вновь поднимали, чтобы оторвать его сердце от семьи, от особняка и от любимой трубки. Под кашмирским легким покрывалом он как-то раскинулся, точно потягивался. Неужели и впрямь не мог Азраил[19] на час позже забрать его душу, чтобы он не покинул мир в том расстроенном и развинченном состоянии, которое бывало у него перед пятью часами вечера.

На похороны пришло чуть ли не большинство жителей города – те люди, которые либо сами, либо в лице своих предков отведали палку, или кнут, или даже саблю Каджаров. Но сейчас они так скорбели над гробом шазде, будто потеряли самого дорогого им человека. Что бы ни говорили, но благодатное влияние этого семейства затронуло очень многих. Сколько каналов и арыков прорыли, и сколько возникло садов и загородных вилл! Все понимали, что, если бы родовые схватки у жены Хусейн-кули хана Каджара не начались именно в этом городке фруктовых садов, то он и остался бы глухоманью или вовсе захирел. Важнее всего, быть может, было то, что в саму человеческую породу Каджары внесли генетическое разнообразие, ведь тут, благодаря красивейшим девушкам, например, грузинкам или черкескам, смешались самые разные расовые типы… Лица с кожей светлой или красноватой… Русые и каштановые волосы, точеные тела… Глаза как молоко посреди выжженной солнцем пустыни…

Ханум ханума, Таджи, Шабаджи, рыдая, убивались чуть ли не насмерть. Посторонние женщины старались от них не отстать. Судабе-ханум в чадре из крепа с сеткой привлекала всеобщее внимание. Хотя она и не питала к шазде горячих чувств, но и она полслезинки уронила.

Покойника опустили в могилу, и первую лопату земли бросил на него Султан-Али, словно хотел самому себе доказать, что его хозяин действительно умер. Мирза-хан и остальные тоже бросали в могилу горсти земли с таким видом, будто желали поскорее забыть шазде. Ведь правильно сказала Ханум ханума: земля по природе своей холодна и приносит забвение.

Саван шазде еще не просох от слез, а уже слетелись наследники – сыновья, которые старились параллельно с отцом и отнюдь не пылали к нему любовью. Их приезд был полезен в одном отношении: подтвердилось, что из двенадцати сыновей шазде, кроме самого младшего, о котором никто не имел вестей, и кроме еще двоих, которые умерли, все остальные живы и здравствуют. А следовательно, вся собственность: мельница и два участка земли с ирригацией, и крохотные деревеньки в три дома, и несколько садов, и большие площади полей под посевами – всё это разделили на соответствующее число долей, и каждый из сыновей вступил во владение своей частью. Свое получила и единственная дочь шазде. Особняк и его утварь, и три доли из шести приусадебной деревни, согласно завещанию, перешли во владение Салар-хана и Ханум ханумы.

После смерти шазде здесь ничего не изменилось – точно он всё еще был жив. Тут и там в особняке чувствовалось его присутствие. Салар-хан переехал сюда из деревни и полностью занял место своего отца. Лишь иногда он ускользал погостить в деревню ко второй жене. Таджи ходила гоголем: после стольких лет она опять заполучила мужчину в свои руки.

Салар-хан отнесся ко всему, что унаследовал, очень по-хозяйски. Он даже не дал скучать отцовской трубке для курения опиума. Чубук, мундштук и чашечка – всё было согрето теплом его рук и как бы воспрянуло к жизни. И вот в пять вечера Султан-Али уже опять крутил на террасе сетку с углями – точно планеты летали по орбите; и ссыпал в мангал пылающий жар, и готовил застолье нового хозяина – со всем, что этому сопутствовало: с Мирза-ханом, с чаем, сахаром-набатом, конфетами-подушечками и инжиром… И Салар-хан стал получать такое удовольствие от фамильной опиумной трубки, точно хотел разом схватить всё, что причиталось ему в этом мире.