Клив мертв. Луэлла прожила шестьдесят лет, не зная имени убийцы своей матери. Каково ей будет теперь, всего через несколько месяцев после потери сына и когда она в таком явно слабом состоянии, узнать, что она вышла замуж и родила детей мужчине, который убил ее мать?

Глава 20

К пятнице нога болела уже меньше, но о моем сердце сказать того же было нельзя: он стало хрупким и слабым после прочтения писем Айлиш, не в состоянии биться с тем же настроением, что и раньше.

Хотя я знала, что письма не могли быть решающими доказательствами, для себя я не сомневалась: четырнадцатилетний Клив Джермен убил Айлиш. Мне ужасно хотелось разделить с кем-нибудь бремя этого знания и обелить имя Сэмюэла, но могла ли я так поступить, понимая, что мое разоблачение неизбежно ударит по Луэлле? Меньше всего мне хотелось увеличить и без того тяжкий груз ее горя.

Поэтому по тропинке, ведущей в овраг, я шла с тупой болью в груди. Мы с Дэнни покинули Торнвуд в восемь утра и находились в пути уже сорок минут. Нога заныла, особенно после крутого подъема, и как раз начала болеть, когда Дэнни дал сигнал остановиться и передохнуть.

Мы нашли каменистое плато с видом на высокие валуны, отбрасывавшие желанную тень. Отсюда открывался живописный вид – внизу, вплоть до бледно-голубого горизонта, простирались поросшие лесом холмы. Вдалеке среди деревьев мелькали едва заметные признаки цивилизации, как остатки затерянного мира: коричневые загоны и узкая грунтовая дорога, извивавшаяся в сторону востока. Ни следа шоссе или других домов. Под нами, к северо-востоку, я различила затененное деревьями углубление оврага.

Дэнни устроился на валуне и достал из кармана два мандарина, предложил один мне. Я примостилась поблизости на самой плоской поверхности, какую смогла найти, радуясь возможности дать отдых ногам. В приятном молчании я забросила кожуру в тень чахлого кустика алектриона, которому, судя по его виду, не помешала бы подкормка. Мандарин был чрезвычайно сладким, костлявым, исчез в мгновение ока. Я вытерла пальцы о джинсы, глядя на далекие холмы, а мыслями снова вернулась к письмам Айлиш.

Я представила, как Сэмюэл спешит по этой тропинке из Торнвуда на встречу с Айлиш в хижине поселенцев, – он вспотел при подъеме, и сердце бьется учащенно в предвкушении свидания. Сначала я думала, что они встречались в хижине, чтобы никто не знал об их отношениях. В конце концов, Сэмюэл был сыном богатого врача, а Айлиш – дочерью бедного лютеранского священника, наполовину аборигенкой, что в наши дни ничего не значит, но тогда, в 1940-х годах, вызвало бы скандал.

Теперь же, посреди этого живого безбрежного покоя, нежась в тепле солнечного дня, украшенного пением птиц, я поняла, что на самом деле влекло их. Здесь можно было дышать полной грудью. Ни одной живой души на многие мили вокруг, никто не судит, не устанавливает правила, настаивая потом, чтобы им следовали. Никто не критикует и не считает кого-то неподходящим. Никто не загоняет тебя в рамки, не связывает, не душит…

Что-то стукнуло меня сбоку по голове. Я дернулась, готовая увидеть ядовитого красноспинного паука, древесную змею или что похуже, но это была всего лишь мандариновая кожура размером с монету.

Я сердито посмотрела на Дэнни. Он наблюдал за мной – глаза сияют, волосы торчком, губы готовы улыбнуться. Достал блокнот, затем подошел и сел рядом.

«Нога нормально?» – захотел узнать он.

– Да, хорошо.

Он похлопал себя по карману, вытащил коробочку панадола и показал знаками: «Я на всякий случай захватил».

Мне стало так тепло.

– Спасибо, вы так заботливы. Пока со мной все нормально.

Он задумчиво посмотрел на меня, словно решая что-то. Затем написал: «Что случилось с Тони, почему вы расстались?»