Тайны Торнвуда - Анна Ромеро (2013)

– Господи, нет. Оно было жуткое, как кошмарное видение, как гоблин или призрак. Мама часто пела мне песни о призраках, духах буша и высоких белых демонах, которые появляются ночью со своими огненными палками. Она была наполовину аборигенкой, понимаете? После Первой мировой войны дед Якоб основал маленькую миссию рядом с Таунсвиллем. Она начиналась как школа, но выросла из нее. Моя бабушка была самой старшей ученицей, очень способной, помогала младшим детям. Они с дедушкой полюбили друг друга. Хотели пожениться, но церковь сказала «нет». Поэтому они тайком жили вместе до смерти моей бабушки от скарлатины в тридцать третьем году. Много позже, когда мы потеряли маму, в городе нашлись настолько жестокие люди, что говорили, будто таким способом бог покарал дедушку за его грехи… Хотя как можно считать любовь грехом – выше моего понимания.

Я рассеянно кивала. Описанное Луэллой лицо преследовало меня. «Гоблин или призрак», – сказала она. Детское воспоминание, родившееся за десятилетия до моего появления на свет… Так почему мне кажется, будто это я была маленькой девочкой в буше той ночью? Словно это меня напугало чудовище! И почему я так ясно смогла вызвать в воображении образ большого бледного лица, являвшегося в моих снах?

Смешно.

И однако же я видела это лицо из кошмара. Не погребенным в далеком прошлом, к которому оно принадлежало, а совсем недавно. Всего около недели назад. Наблюдающее сквозь деревья, в пятнах солнечного света, бледное и похожее на луну, почти сияющее… И это был не призрак; мужчина из хижины поселенцев был очень даже живым.

Брешь, пропасть, которую я чувствовала, вздрогнула и начала смыкаться. Возможно, я что-то пропустила. Я подумала об украденных письмах, найденных в том гардеробе, с его святилищем из кукольных голов и фотографии Айлиш. На ум мне пришло треснувшее старое топорище, поставленное в отделение с вешалкой, – памятная вещь, некогда украденная из дровяного сарая. Я подумала о темно-красных розах, вьющихся вдоль перил веранды у хижины, и о том, как разительно они похожи на розы на могиле Айлиш.

Кто-то действительно ее помнил.

И когда разрыв в моем понимании сомкнулся еще больше, я осознала, кем может быть этот «кто-то». Но если Клив Джермен жив, разве он не связался бы с Луэллой, не дал ей знать, что жив?

Если, конечно, имел такую возможность.

Или желание.

По спине у меня пробежал холодок.

– Луэлла, у вас есть фотографии Клива?

– Я их сожгла. А что?

– Пару недель назад я оказалась в старой хижине поселенцев. Там кто-то жил. Мужчина. Я не очень хорошо его рассмотрела, видела только мельком. Он был какой-то неопрятный, словно много лет жил в суровых условиях.

Луэлла стала отряхивать юбку.

– Не совсем понимаю вас, милая.

– Я вот думаю, не Клив ли это.

– Это не может быть Клив. Он умер двадцать лет назад.

Я была готова к отрицанию. В конце концов, вопрос о ее муже наверняка был чувствительным. Однако я оказалась не готова к звучащей стали в голосе Луэллы… или к маске решительности, под которой скрылось сейчас ее лицо. Глаза выдали ее. В их прозрачных глубинах я увидела промелькнувшую тень, темный силуэт, который вполне мог быть пытавшейся выплеснуться наружу паникой.

– Найденное в запруде тело может принадлежать кому угодно. Заявление полицейских экспертов, что оно попало в воду примерно в то время, когда исчез Клив, не доказывает, что это он.

Луэлла моргнула. Я молилась, чтобы у нее не случился срыв. Я была не в том моральном состоянии, чтобы прямо сейчас оказывать поддержку; мне требовалось сохранить собственное самообладание.

– Встреча с кем-то в дедушкиной хижине, наверное, очень вас потрясла, – мягко, как ребенку, сказала она. – Но этот человек, этот скваттер… Он же ушел, вы сказали? Ах, Одри, люди постоянно там появляются и уходят. Сезонные рабочие, туристы, экологи. Он, наверное, просто бедный старый бродяга, укрывшийся там на несколько месяцев.