– Ничего не понимаю. – Варя упёрлась грязной подошвой в потолок. – Чем именно она всё-таки занимается?

– Я же говорил! – Дэниэл весь кипел. – У неё есть сверхсилы!

– Какие? – спросила Клара, передвигая фишку. Всю первую половину лета она разучивала карточный фокус “туз Гудини”, но получалось пока не ахти.

– Говорят, – объяснил Дэниэл, – она судьбу умеет предсказывать. Знает, что тебя ждёт – хорошая жизнь или плохая. И кое-что ещё. – Дэниэл наклонился вперёд, упершись обеими руками в дверной косяк. – Она знает, кто когда умрёт.

Клара встрепенулась.

– Ерунда! – фыркнула Варя. – Этого никто сказать не может.

– А если может? – не сдавался Дэниэл.

– Тогда я не хочу знать.

– Почему?

– Потому что. – Варя отложила книгу и села на кровати, свесив ноги. – А вдруг что-нибудь плохое скажут? Вдруг она скажет, что ты умрёшь маленьким?

– Тогда уж лучше знать, – решил Дэниэл. – Чтобы все дела успеть доделать.

Все замолчали. И вдруг Саймон расхохотался, трепеща всем телом, как птичка. У Дэниэла вспыхнули щёки.

– Я не шучу, – сказал он. – Возьму да пойду. Ни дня больше не выдержу здесь, взаперти. С меня хватит. Кто, чёрт подери, со мной?

Может статься, вся затея кончилась бы ничем, не будь на дворе макушка лета – позади полтора месяца душной скуки, впереди ещё столько же. Кондиционеров в квартире нет, и вдобавок в тот год, 1969-й, им кажется, будто всё самое интересное в жизни проходит мимо. Другие упиваются в стельку в Вудстоке и горланят “Волшебника пинбола”[2], смотрят “Полуночного ковбоя” – фильм, на который детей Голд не пускают. Они устраивают беспорядки в “Стоунволл-инн”[3], вышибают двери парковочными счётчиками, бьют стёкла, крушат музыкальные автоматы. Их убивают самыми изуверскими способами – взрывают, расстреливают очередями по пятьсот пятьдесят пуль, – а их лица тут же, с немыслимой быстротой, появляются в телевизоре на кухне у Голдов. “Сукины дети, по луне ходят!” – сказал Дэниэл (с недавних пор он щеголяет крепкими словечками, но лишь на безопасном расстоянии от матери). Джеймс Эрл Рей[4] осуждён, Серхан Серхан[5] тоже, а дети Голд знай себе играют в камушки и вышибалы, да метают дротики, да вытаскивают Зою из её нового дома в дымоходе за плитой.

И ещё кое-что создавало нужный для паломничества настрой: в то лето они были едины, как никогда уже не будут. На следующий год Варя поедет в Катскильские горы с подругой Авивой, Дэниэл приобщится к тайным ритуалам дворовых мальчишек, а Клара и Саймон останутся неприкаянными. А сейчас, летом 1969-го, они близки, и братство их нерушимо.

– Я с тобой, – вызвалась Клара.

– И я, – подал голос Саймон.

– А как к ней попасть? – спросила Варя. К тринадцати годам она успела усвоить, что даром ничего на свете не даётся. – Сколько она берёт?

Дэниэл нахмурился:

– Узна́ю.

Так всё и началось – как тайна, как опасное предприятие, как предлог улизнуть от неповоротливой грузной матери, без конца что-то требовавшей, стоило ей застать их без дела в спальне, – то бельё развесить, то вытащить из трубы чёртову кошку. Дети Голд расспросили кого могли в округе. Хозяин магазинчика для фокусников в китайском квартале слыхал о женщине с Эстер-стрит. Она кочует с места на место, объяснил он Кларе, колесит по стране, предсказывает людям судьбу. Когда Клара уже собралась уходить, он поднял палец, исчез в чулане и вернулся с увесистой “Книгой гаданий”. На обложке – шесть пар распахнутых глаз в окружении символов. Клара заплатила шестьдесят пять центов и с книгой в обнимку поспешила домой.

Кое-кто из соседей на Клинтон-стрит, семьдесят два, тоже слыхал о гадалке. Миссис Блюменстайн встречалась с ней в пятидесятых, на роскошном приёме – так она сказала Саймону. Она вывела на парадное крыльцо своего шнауцера, и тот оставил катышек величиной с пилюлю на ступеньке, где сидел Саймон, а миссис Блюменстайн даже не потрудилась убрать.