Проход завершился. Девушки прошли обряд посвящения, их статус дебютанток этого года утвержден, и пора было начинать танцы. В противоположность своей недавней торжественности оркестр заиграл мелодию, стоявшую в те дни на вершине хит-парада, «Simple Simon Says», одну из тех утомительных песен, которые содержат множество назойливых указаний для слушателя: «Вместе руки поднять, а теперь помахать» – и так далее, но, будучи безнадежно пошлой, она прекрасно разряжала обстановку. Люси уже танцевала с другим мужчиной из нашей группы, и я пригласил Кандиду. Мы вышли на середину зала.

– Что за человек, с которым ты разговаривал перед обедом? – спросила она.

Мне не было нужды следить за направлением ее взгляда.

– Дэмиан Бакстер, – ответил я. – Он остановился у меня в Кембридже.

– Ты должен нас представить.

Тогда-то я впервые столкнулся с самой пугающей частью репертуара Кандиды. Каждый раз, едва она находила кого-то привлекательным, с ее стороны следовал дикий, вроде маорийского приветственного танца, ритуал, который она считала кокетливым. Кандида закатывала глаза, фыркала, раскачивалась вперед-назад, сопровождая это оглушительным хохотом, больше приличествующим пьяному рабочему, а не выходящей в свет молодой девушке. Будем откровенны, достаточно часто это поведение приводило к желаемым целям, поскольку в сути предлагаемого не оставалось никаких сомнений, а выбором в те дни мы не были избалованы. Но вряд ли такая манера помогала установить серьезные связи, и к исходу сезона Кандида заработала репутацию доступной девушки. На меня непосредственно это шоу никогда обращено не было, так как я Кандиду совершенно не интересовал, но даже для наблюдателя из зрительного зала оно выглядело пугающе.

Следуя за ее голодным взглядом, я оглянулся и увидел Дэмиана, стоящего в центре небольшого, но восторженного скопления. Там была и смеющаяся Серена Грешэм с Карлой Уэйкфилд и еще парой девушек, которых я не знал. Джорджина держалась с краю, на своем обычном месте обиженного свидетеля чужого веселья. Потом я заметил, что там же стоит Эндрю Саммерсби и миссис Уоддилав настойчиво, но безрезультатно пытается втянуть его в разговор или, точнее, пытается вовлечь его в разговор с дочерью. Но ни тот ни другая не поддавались, видимо, за отсутствием интереса с обеих сторон. Один мой приятель из Атланты называет подобного рода светское времяпрепровождение перекачиванием грязи буровым насосом. С другой стороны стола за ними наблюдала женщина постарше, вероятно из числа гостей миссис Уоддилав, но я ее не узнал. Необычный персонаж даже в той компании. У нее было капризное лицо деревянной куклы. А из-за странного сочетания неестественно темных волос, больше свойственных уроженцам Бенидорма, чем старой доброй Англии, и пронизывающих бледно-голубых глаз, испещренных зелеными и желтыми пятнышками, облик ее был несколько безумен: что-то от Лиззи Борден[23], что-то от хищного горностая. Она сидела не шелохнувшись и слушала вялый разговор, но неподвижность ее таила скрытую опасность: зверь, застывший, но готовый к прыжку.

– Кто это стоит напротив миссис Уоддилав и Эндрю Саммерсби?

Кандида оторвала жадный взгляд от Дэмиана и посмотрела в указанную сторону:

– Леди Белтон, мать Эндрю.

Я кивнул. Мог бы и догадаться, судя по тому, что его сестра Аннабелла Уоррен тоже стояла среди девушек в группе Уоддилавов. Я оглянулся на Madame Mère[24], которая проводила смотр войскам. О леди Белтон мне доводилось слышать, но до этого вечера я не видел ее. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в справедливости ее репутации.