– А как поживает брат? – спросил он у Хайме больше из вежливости, но смотрел при этом на женщину. Это всегда и познавательно, и полезно – примечать, как реагирует замужняя дама на упоминание ее отсутствующего супруга.

– Хорошо, насколько я знаю, – отозвался тот. – С 18 июля[4] в армии, получил под начало роту регуларес[5]. Он тоже где-то на мадридском фронте… под Навалькарнеро, если не ошибаюсь… Хорошо звучит, а? Совсем как в старину – испанский гранд командует ротой мавров… Вечная Испания возрождается, сметая всю эту марксистскую нечисть.

– Грандиозно, – подтвердил Фалько.

И отметил про себя, что женщина уловила потаенный насмешливый смысл его отзыва. Но не успел решить, хорошо это в тактическом отношении или плохо, потому что из-за за ее плеча – обнаженного и прикрытого тончайшим газом, опять же в соответствии с новыми веяниями, – некто привлек его внимание. Марили Грангер, личный секретарь адмирала. Он удивился, увидев ее здесь, хотя удивляться было особенно нечему – Марили замужем за офицером Главного морского штаба, почему бы ей не появиться на приеме? Абсолютно в порядке вещей, что она здесь не сама по себе, а в качестве супруги. В глубине зала, за колоннами, возле фуршетного стола, Фалько различил белобрысую голову Ганса Шрётера – тот направлялся к двери маленькой гостиной.

Когда Марили закрыла дверь, оставив их наедине, Шрётер уставился на Лоренсо Фалько. В одной руке у немца был бокал с коньяком, в другой – гаванская сигара. Над жестким крахмальным воротником и галстуком-бабочкой выпирал кадык. Шрам поперек левой скулы добавлял лицу брутальности. Шрётер был высок ростом и худощав, с квадратным, тщательно выскобленным подбородком, с голубоватыми, как арктические льды, глазами, лишенными всякого выражения.

– Чрезвычайно рад познакомиться, – сказал он почти без акцента, если не считать чересчур раскатистого «р».

– Взаимно.

Они оставались на ногах, молча рассматривая друг друга; немец время от времени попыхивал сигарой и пригубливал коньяк. Тишину нарушала только доносившаяся издалека духовая музыка. Наконец Шрётер перевел глаза на дверь:

– Приятный вечер.

– Весьма.

– Кажется, с фронта поступают добрые вести. Марксисты откатываются в беспорядке, со дня на день следует ожидать падения Мадрида.

– Говорят.

Скептическая реплика Фалько пробудила любопытство Шрётера – прихлебывая коньяк, он поглядел на собеседника еще внимательней:

– Вы знаете, кто я?

– Конечно.

– И что же вам сказал обо мне ваш шеф?

– Что в связи с неким заданием вы хотели бы посмотреть на меня.

Зрачки у Шрётера сузились:

– С каким заданием?

– Не сказал.

Немец продолжал смотреть на него пристально и пытливо. В гостиной стояли кресла, но никто из собеседников не выказал намерения присесть.

– Sprechen Sie Deutsch?

Фалько с улыбкой ответил на том же языке:

– Более или менее. Я некоторое время жил в Центральной Европе.

– А еще какие языки знаете?

– Французский и английский. Ну, и самую чуточку итальянский. Еще знаю все турецкие ругательства, проклятия и оскорбления.

Шутка разбилась о каменное лицо Шрётера. Он взглянул на столбик сигарного пепла, потом огляделся, ища, куда бы его стряхнуть, и легким движением указательного пальца отправил прямо на ковер.

– Раз уж речь зашла о турецком языке… Год назад в Стамбуле вы убили моего соотечественника.

Фалько выдержал его взгляд.

– Возможно.

Шрам на скуле как будто обозначился резче.

– Его звали Клаус Топека, он продавал военную оптику.

– Не знаю, не помню, – Фалько пожал плечами. – Не могу ничего сказать.

– Вы стольких убили в Стамбуле и других городах, что всех и не упомнить?