Потрясающие приключения Кавалера & Клея - Майкл Шейбон (2012)

Миссис Клейман вышла замуж под тридцать. Она была четырьмя дюймами ниже миниатюрного мужа, мускулистая, с угрюмым подбородком и бледно-серыми глазами цвета дождевой воды в миске, оставленной на подоконнике. Черные волосы она стягивала безжалостным узлом. Сэмми не умел вообразить свою мать, какой та, вероятно, была летом 1919-го, – стареющая девица, опрокинутая и унесенная внезапным порывом эротических ветров, завороженная жилистой рябью рук лихого гомункула, что, подмигивая, носил стофунтовые колоды льда в сумрак салуна ее кузена Льва Курцбурга на Ладлоу-стрит. И не то чтобы Этель была бесчувственна – напротив, по-своему страстна, подвержена приступам слезливой ностальгии, легко гневалась, а от дурных вестей, неудач или счетов врача погружалась в глубокие черные расселины ледяного отчаяния.

– Возьми меня с собой, – сказал Сэмми отцу как-то вечером после ужина, когда они шагали по Питкин-авеню в Нью-Лотс, или Кэнарси, или куда уж там манили Молекулу бродяжнические склонности.

Молекула, замечал Сэмми, был как лошадь – почти никогда не присаживался. Зондировал любое помещение, куда заходил, – шагал взад и вперед, потом вправо и влево, заглядывал за шторы, глазами или носком ботинка ощупывал углы, проверял подушки дивана или кресел, мерно на них попрыгав, а затем вскакивал опять. Если ему почему-то приходилось стоять на одном месте, он раскачивался, точно ему приспичило помочиться, и звенел монетами в кармане. Он никогда не спал больше четырех часов за ночь и даже тогда, по свидетельству Этель, не успокаивался – метался, задыхался, вскрикивал во сне. И нигде не задерживался дольше часа-другого. Его бесило и унижало искать работу, шляться зигзагами по Нижнему Манхэттену и Таймс-Сквер, ошиваться в конторах агентов и антрепренеров, но такие занятия неплохо ему подходили. Оставаясь в Бруклине и торча в квартире, он всех доводил до умопомешательства, расхаживая, раскачиваясь и ежечасно бегая в лавку за сигарами, ручками, ипподромным формуляром, половиной жареной курицы – за чем угодно. За полдень отправляясь блуждать по городу, отец и сын забредали далеко и присаживались редко. Исследовали восточные районы до самого Кью-Гарденс и Восточного Нью-Йорка. Паромом с вокзала Буш плыли на Статен-Айленд, а там от причала Сент-Джорджа шли на Тоут-Хилл и возвращались далеко за полночь. Когда – редко – запрыгивали на трамвай или поезд, в вагоне оба стояли, даже если он пустовал; на статен-айлендском пароме Молекула персонажем Конрада шатался по палубам и тревожно взирал на горизонт. Время от времени на прогулке они могли заглянуть в сигарную лавку или аптеку, где Молекула заказывал себе сельдерейный тоник, а мальчику стакан молока и, презрев хромовый табурет с сиденьем из кожзама, осушал свой «Сельде-Рай» стоя. А однажды на Флэтбуш-авеню они забрели в кинотеатр, где шла «Жизнь бенгальского улана», но остались только на кинохронику, а потом снова отбыли на улицу. Молекула не любил ходить только на Кони-Айленд, где в зловещих, по большей части цирковых антрепризах он давным-давно пережил некие неустановленные муки, и на Манхэттен. Манхэттена, говорил он, ему и днем хватает, и более того: присутствие на острове театра «Пэлэс», вершины и священного храма Водевиля, самолюбивый и злопамятный Молекула расценивал как упрек, ибо ступить на эти легендарные подмостки ему никогда не приходилось и никогда не придется.

– Не оставляй меня с ней. В мои годы мальчику нехорошо вот так жить с женщиной.