Жар предательства - Дуглас Кеннеди (2015)

Майка начала что-то говорить, объясняя (быстро-быстро постучала большим пальцем о средний и, сомкнув их кончики, стремительно поднесла к моему бедру), что, пока я находилась без сознания, меня покусали какие-то насекомые. Она даже слово французское попробовала произнести:

– Des puces.

Блохи. Песчаные блохи. Я читала про них в одном из путеводителей по Марокко, которые во множестве штудировала перед поездкой в Северную Африку. Эти паразиты распространены в Сахаре. Они выползают на восходе, безжалостно набрасываясь на всякую плоть, что оказалась поблизости, будь то человек или животное. Плотность укусов шокировала. Майка, видя мой испуг, как всегда, жестами старательно объяснила, что со временем болячки исчезнут.

– А ожоги? – спросила я, показывая на глубокие красные рубцы; некоторые из них все еще пузырились.

Майка провела руками вниз, словно говоря: Постепенно заживут. Потом она взяла меня за плечо – довольно крепко, но ободряюще – и произнесла одно слово:

– Shaja'a.

В моем лице отразилась озадаченность, и она, постучав по моей груди в том месте, где находилось сердце, и по голове, указательным пальцем приподняла мой подбородок. И тут меня осенило.

– Courage?[122] – уточнила я по-французски.

Титрит энергично кивнула несколько раз, сказав что-то Майке. Та выразила согласие. Размахивая пальцем перед моим лицом, словно строгая мать-настоятельница, она повторила:

– Shaja'a.

Наима тотчас же, подражая бабушке, погрозила мне пальцем, повторив несколько раз:

– Shaja'a, shaja'a, shaja'a.

На сей раз даже ее обычно хмурая бабушка улыбнулась.

Майка поставила зеркало прямо перед моей промежностью, дабы я увидела, что половые губы почти зажили. Она попросила Титрит принести банку с самодельной мазью, которой она лечила мои внутренние разрывы. Потом, жестом велев мне чуть раздвинуть ноги, окунула пальцы в целебную мазь и принялась обследовать мои половые органы. Делала она это сноровисто и деловито. Но меня больше поразило другое: Наиму не прогнали из палатки. Напротив, она подошла ближе, зачарованно наблюдая за тем, как ее бабушка производит осмотр. Эти женщины исповедовали абсолютно прагматичный неханжеский подход к тому, что многие эвфемистически называют «женские дела». Меня это удивляло, а для моего пока еще неустойчивого душевного состояния было просто необходимо. На мой взгляд, они поступали благоразумно, вовлекая в свои священнодействия девочку – не объяснив, я уверена, причин моих травм, – снимая покров тайны с интимных частей женского тела. Вот ведь Наима стоит и спокойно смотрит, как ее бабушка с предельной внимательностью старательно мнет и ощупывает мое лоно. То, что я не испытывала боли – лишь небольшой дискомфорт, – я восприняла как хороший знак. Закончив осмотр, Майка сжала кулак, выставляя вверх большой палец (она тоже переняла этот жест после того, как я показала его Наиме). Размахивая руками, она дала понять, что, по ее мнению опытной врачевательницы, внутри все зажило.

Теперь настало время увидеть то, на что я особенно боялась смотреть: свое лицо. Как там говорится: лицо – зеркало души? Если это так, значит, моя душа все еще покорежена и покрыта шрамами. Только Майка дала мне зеркало, ее дочь, я заметила, забеспокоилась, словно ждала, что я утрачу самообладание при одном взгляде на сохраняющиеся повреждения, обезображивающие мои черты. Я зажмурилась, сделала глубокий вдох и подняла веки.