Зловоние, окутавшее нас – смрад испражнений и гниющего мусора, – было сродни отравляющему газу. Но у меня едва не лопался мочевой пузырь. Поэтому, найдя относительно чистый пятачок – без мусора и осколков стекла, – я расстегнула свои широкие брюки-карго и опустилась на корточки. Пол, стоя в нескольких футах от меня, мочился в стену.

– Много ли для счастья надо, да? – рассмеялся он.

Водитель стал сигналить. Пора было возвращаться в автобус. Но, поднявшись в салон, мы увидели, что наши места заняли двое крепких молодых парней – обоим лет по двадцать, оба на вид злые, грозные, в нейлоновых ветровках в пояс и солнцезащитных очках с черными пластмассовыми стеклами. Они заметили, что мы направляемся к ним по узкому проходу, обходя сумки и двух собак с клочковатой опаленной шерстью (немецких овчарок, совершенно вялых от жары). Когда мы пробрались в конец автобуса, Пол по-французски уведомил парней, что они сидят на наших местах. Те никак не отреагировали на его слова. Я огляделась. Все остальные места в автобусе были заняты. Пол спокойным тоном попросил парней освободить наши места. Те вели себя так, будто нас вовсе не существовало.

– Vous êtes asis à nos places, – повторил Пол, более раздраженно. – Vous devriez en chercher d'autres[20].

Снова никакой реакции.

– S'il vous plaif[21], – добавил Пол.

Наглецы насмешливо переглянулись, но промолчали.

Тут уж не выдержал парень, что подпевал своему айподу. Он повернулся и сказал хулиганам что-то по-арабски. Один из них коротко ответил ему – очевидно, предупредил, чтобы не лез не в свое дело, судя по его угрожающему тону. Парень с айподом и глазом не моргнул – просто покачал головой и снова надел наушники.

Но тут внезапно наш сосед старик разразился на арабском гневной тирадой. Столь гневной, что взгляды всех пассажиров обратились на нас – двух иностранцев, стоявших в проходе. Тот же парень, что шикнул на нашего приятеля в наушниках, теперь что-то сказал старику, причем настолько хамское, что несколько человек поблизости – в том числе дородная женщина, полностью скрытая за паранджой, – стали что-то кричать этой наглой парочке. Те молчали и не думая освобождать места, отказываясь внимать доводам людей, полные решимости доиграть свой спектакль до некоего неприятного конца.

– Пойду за водителем, – сказал мне Пол.

Но водитель – изможденный, щуплый мужчина с запавшими глазами и тонкими усиками – уже сам направлялся к нам, и вид у него был недовольный. Его мгновенно окружил галдеж: старик, женщина в парандже и еще трое пассажиров наперебой принялись описывать сложившуюся ситуацию. Водитель скороговоркой уточнил что-то у Пола по-французски. Пол так же быстро ответил, объяснив, что он вежливо попросил тех двух парней (им было лет по семнадцать, не больше) освободить места, на которые мы сели еще в Касабланке. Водитель принялся кричать на хулиганов, глядя в их пугающе черные солнцезащитные очки. Но те и на него не реагировали. Сердитый голос водителя вознесся на октаву выше. Он приблизил к парням свое лицо, и тот из них, кто говорил больше, сделал нечто из ряда вон выходящее: плюнул в водителя, слюной залепив ему глаз.

Водитель оторопел. К его чести, он не набросился на негодяя с кулаками, не впал в ярость, что было бы вполне естественно. Со спокойным достоинством он достал из кармана носовой платок, вытер глаз, вернулся к выходу и пошел в здание автостанции.

Парень в наушниках встал. Тронув меня за плечо, он кивком предложил мне занять его место.

– Ce n'est pas necessaire[22], – отказалась я, опробуя свой французский.

– J'insiste[23], – настаивал он.

Его сосед – на вид бизнесмен сорока с чем-то лет, уравновешенный, в очках и светло-синем костюме в полоску, – тоже поднялся со своего места.

– J'insiste.

Пол, поблагодарив их, бережно препроводил меня к месту у окна, а сам устроился рядом, позаботившись о том, чтобы я находилась подальше от прохода, если вдруг начнется заварушка.