Впрочем, в неумолимом движении пребывал не только ученый. Толпа, дюйм за дюймом, шаркающими шажками подвигалась, смыкаясь вокруг главных участников драмы.

Если б все глаза не были прикованы к ним троим, кто-нибудь уж, верно, обратил теперь внимание и на Юнону с Якорем.

ГЛАВА СТО ДЕСЯТАЯ

Появление их осталось незамеченным. Гигантский колокол ухал в груди Юноны. Взгляд ее не отрывался от Титуса. Она трепетала. Воспоминания затопили ее. Она жаждала броситься к Титусу, прижать его к груди. Но Якорь, стискивая дрожащий локоть Юноны, удерживал ее.

В отличие от Юноны, Якорь с его копной темно-рыжих волос сохранял полнейшую невозмутимость. Он выглядел человеком, нашедшим наконец свое место.

Некоторое время он приглядывался к толпе, к каждому движению в ней, а после отвел Юнону в темную беседку. Якорь велел ей сидеть здесь и не выходить, пока он не позовет. Затем вернулся туда, где могла начаться драка. И увидел девушку, пробивавшуюся сквозь людскую стену. Тонкую, как хлыст. Огромный камень цвета крови помигивал на ее груди, словно передавая какое-то тайное сообщение. Но не камень, а лицо девушки – вот что окатило Якоря ознобом. Лицо, страшное тем, что оно отбросило всякое притворство. Лицу было уже все равно. Какая бы то ни было женственность покинула его. Черты девушки обратились в простой довесок к голове. Собственно говоря, никакого лица они и не составляли. Было лишь пустое место, которое могли продувать любые ветра, горячие и ледяные, дующие из рая или из ада.

Якорь бесстрастно огляделся, отметил длинную череду поблескивавших в полумраке аэропланов. К ним, если больше некуда будет податься, они и побегут.

Теперь он был готов. Теперь ему – еще до истечения ночи – нужно будет, когда наступит время, нанести удар. Когда именно? Ответа на этот вопрос долго ждать не придется.

Гепара видела теперь не только Титуса, но и отца. Она замерла на месте, как замирает в середине пробежки птица, ибо с изумлением обнаружила, что от нее уже рукой подать до гигантского чужака, который в этот самый миг, ухватил ее отца за загривок и поднял, совершенно как пес поднимает крысу.

ГЛАВА СТО ОДИННАДЦАТАЯ

Казалось, все произошло одновременно. Освещение всей сцены переменилось, словно с нее сдернули кисею или словно луна вернулась на небо. Затем что-то сверкнуло в темноте. Что-то металлическое, ибо никакой другой материал не способен наполнить ночной воздух столь резкими отблесками.

Титус, чей взгляд на миг привлекли эти вспышки, отвернулся от Гепары, от ее болтавшегося в воздухе отцом и увидел, то, что искал. И пока он вглядывался, из мятущегося пламени костра выстрелил вверх язык особенно светлого пламени, достаточно яркий, при всей его отдаленности, чтобы вырвать из тьмы сначала одно лишенное выражения лицо, а за ним и другое. Но вот они снова исчезли, пусть свет еще и блистал над ними. Ввергнутые в полости мрака эти двое лишились лиц, однако макушки их все еще поблескивали. Шлемоносцы. Даже без шлемов они показались бы рослыми. А в шлемах – на голову возвышались над толпой.

Титуса проняла дрожь. Он увидел, как толпа расступается, пропуская их. Услышал, как люди в ней требуют что-нибудь сделать с Мордлюком.

– Уберите его, – восклицали они. – Кто он? Что ему нужно? Он пугает дам.

И все же никто в этой толпе, кроме «шлемников» и сотрясаемой сатанинским бешенством Гепары, никто не решился бы хоть на шаг приблизиться к Мордлюку.

Сам же он так и стоял, простерши руку с ученым, болтавшимся в сжатом кулаке. С человеком, которого Мордлюк намеревался убить. Впрочем, теперь, когда это лысое существо оказалось в его руке, Мордлюк уже не испытывал достаточной для убийства ненависти.