Титус один - Мервин Пик (1959)

Впрочем, прежде они выпустили наружу Юнону, Титуса и Якоря, и сразу за этим поднялся гвалт совершенно непристойный. Тем, кто пользовался репутацией джентльменов, пришлось теперь взглянуть на себя по-другому, ибо лишь после многих потасовок и обмена бранными словами смогли они выломиться из Черного Дома на открытый простор, где и началась настоящая, повальная драка. Рыцарский дух навсегда затерялся в толчее локтей и коленей.

Трое старых бродяг повидали в жизни всякие виды, – едва поняв, что хаос, созданный ими, более чем достаточен, они бежали из обозленной толпы.

Небо, при всей густоте его красок, казалось теперь не таким зловещим. Ясные, свежие тона проступили в нем.

Бродяги, Рактелок и другие, воссоединившись, как и было задумано, на ветвях одного из деревьев, сидели в его листве, будто большие серые птицы.

Но вот Рактелок поднял к небу лицо и свистнул. То был сигнал для Титуса – путь туда, где длинной чередой стояли, точно фрегаты на якоре, аэропланы, свободен.

ГЛАВА СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Как же они были красивы, эти грозные аппараты, каждый особого цвета, каждый особой формы. И все-таки в них было нечто общее – скорость, которая составляла самую их суть.

Хотя Юноне и Титусу казалось, будто они плетутся к своей машине уже целую вечность, прошло не больше восьми, примерно, минут, прежде чем они увидели ее – лимонно-зеленую, похожую формой на чурку, какой играют в чижи.

Уже поднимаясь на борт, они услышали гневные голоса, становившиеся что ни миг все громче, и действительно, когда машина оторвалась от земли, на поле выскочил первый из брошенных гостей.

А Мордлюк? Что сталось с огромной руиной? С этим телом? Оно так мирно покоилось под солнцем. Отвернув в последнем успокоении голову. Что могли они сделать с ним с ним? Ничего они не могли.

Машина взвилась в воздух, и они увидели его, уменьшенного расстоянием. Вот он показался им не более птицы; вот – насекомым на яркой земле. И вот исчез. Исчез? Значит, они его бросили? Утратили навсегда? Покинули там, где он лежал, уходя все ниже, ниже, словно в глубины вод: Мордлюк… распростертый в вечном безмолвии, откинув в сторону руку.

Долгое время, пока самолет поднимался, устремляясь на юг, они не обращали друг на друга никакого внимания, каждый думал о своем, каждый блуждал по своей пустыне.

Якорь, пальцы коего машинально скользили по приборной доске, был, возможно, ближе к реальности, нежели Титус с Юноной, – ему приходилось оставаться настороже, однако и он выглядел не таким, как всегда, и на его лице лежала тень, которой Юнона прежде не видела.

По временам, пока они неслись в высоте, пока мир раскидывался под ними, долина за долиной, даль за далью, город за городом, океан за океаном, начинало казаться, будто сама земля бредит в его голове… и космос – в костях, вселенная, озаренная сотнями светил, переполненная тенями и телами; переливающаяся цепочками взаимосвязанных частностей… событий и действий. Бессмысленных, беспорядочных, лишенных конца и начала.

ГЛАВА СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Юнона оставалась недвижной. Профиль ее словно был заимствован с древней монеты. Полнота подбородка, прямой, короткий нос – лицо этой женщины летело само по себе, отдельно рисуясь в небе. Планета высветила ее скулу, обнаружив слезу. Слеза тоже не двигалась. Ей некуда было катиться. Плавный изгиб скулы не пропускал ее.