Титус один - Мервин Пик (1959)

Что сквозит в воспаленном мозгу бывалого убийцы? Страх? Нет, страха там не больше, чем уместилось бы в мушином глазу. Раскаяние? Он о таком и не слыхивал. Верность – вот что наполняет его. Верность ребенку, долговязому мальчику с покрытыми коростой ногами, который когда-то давным-давно отрывал воробьям крылья. Верность одиночеству. Верность укоренившемуся в нем злу, ибо одно только зло и помогло ему подняться по загаженным лестницам на верхний этаж ада. Да он и стремился к этому, он никогда не уклонялся от схватки, поскольку уклониться означало бы – отказать Сатане во власти сюзерена над страданием.

Титус поднял стилет над головой, и в тот же миг враг метнул в него свой клинок. Клинок пронесся по воздуху со скоростью камня, пущенного из пращи, и, ударившись о стилет прямо над рукоятью, вырвал его из рук Титуса и отправил в свистящий полет.

Сила удара заставила Титуса рухнуть навзничь, как будто сам он этот удар и получил. Опустевшие руки его дрожали и гудели от сотрясения.

Лежа на земле, он увидел сразу две картины. Первую образовал Вуал, подобравший с влажной земли два ножа и, подняв кулаки с клинками к ушам, направлявшийся к нему, пригнув голову и вытянув шею, точно курица, бегущая к кормушке, и Титус смотрел на него, как завороженный, – на мгновение мерзостный рот Вуала приоткрылся и лиловатый язык метнулся от одного его края к другому. Титус смотрел, вся находчивость, все силы оставили его, и все-таки, лежа вот так, беспомощно распластанным, он успел краешком глаза уловить вверху над собой нечто, на невольную секунду приковавшее его разверстый взгляд к длинной и скользкой балке, казалось, плывшей в полутьме.

То, что увидел Титус, то, что пустило вскачь его сердце, было не самой балкой, но чем-то ползшим по ней: чем-то грузным и совершенно беззвучным, чем-то дюйм за дюймом неотвратимо подвигавшимся вперед. Что это, Титус разобрать не мог. Он мог сказать лишь, что оно массивно, подвижно и живо.

Однако и господин Вуал, губитель жизней, через долю секунды поднял, подобно Титусу, взгляд к теням среди стропил, прервав на миг приближение к распростертому юноше. Увиденное им породило вздох ужаса и в недрах огромной толпы, поскольку на балке выпрямился во весь рост и мгновенно взвился в воздух человек, показавшийся в колеблющемся свете огромным.

Вычислить вес и скорость Мордлюка в мгновение, когда он пригвоздил «Богомола» к скользкой земле, невозможно. Лицо его жертвы было задрано кверху, поэтому первыми посыпались вниз, точно сучья, оторванные ураганом, челюсти, ключицы, лопатки и верхние пять ребер.

И все-таки он, этот дьявол, этот «Богомол», этот господин Вуал, не издал ни стона. Размозженный, он снова поднялся на ноги, и Титус с ужасом увидел, что черты лица его словно поменялись местами.

Видно было также, что и конечности его пострадали. Пытаясь сдвинуться в сторону, он вынужден был волочить сломанную ногу, тащившуюся за ним как нечто, привязанное к бедру, точно сплавная лесина к плоту. Вуал с налипшими на его шею, наподобие жуткого гнезда, остатками лица, только и мог, что попрыгивать в сторону от Мордлюка.

Впрочем, упрыгал он недалеко. Титус, Мордлюк и охваченные ужасом зрители увидели вдруг, что в руках его, кои одни лишь и уцелели, все еще остаются ножи. Они сверкали, зажатые в кулаках.

Но врагов своих Вуал больше видеть не мог. Лицо его было перевернуто. Впрочем, мозг остался неповрежденным.

– Черная Роза! – крикнул в страшном молчании Вуал. – Погляди на меня в последний раз!

Двумя ножами он ударил себя между ребрами в сердце. И оставил торчать, выпустив рукояти.

В наступившем безмолвии послышался страшный смех, и, пока он набирал силу, кровь сильнее хлестала из ран; наконец Вуал с последним содроганием длинных костей пал на вывихнутое, обессмыслившее лицо, дернулся и умер.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ