Мой брат Бен двигался не по прямой. Это был и не круг, хотя результат был похожим. Бен расхаживал бесконечными квадратами. Шаг левой ногой, шаг правой, резко на девяносто градусов налево – и все сначала. По периметру какой-то нелепой коробки, созданной его собственным воображением. Все, что ему оставалось, это не допустить поворота за пределы квадрата. Однако такого он никогда не делал. Пока ему не становилось до чертиков хорошо, и он не был готов закончить.

– Почему мне ее не видеть? – выл он.

– Бен, я…

– Скажи ты мне, почему я не смогу ее видеть, братишка. Почему мне ее не видеть?

И это стало второй быстрой переменой. После расхаживания по квадрату – заезженная пластинка. Стоит Бену сорваться настолько, чтобы повторять один и тот же волнующий вопрос более двух-трех раз, как у него, похоже, заклинивало коробку передач. Переключать скорости на какое-то время оказывалось невозможным.

Мне предстояла долгая ночь.

«Блестяще, Рассел, – подумал я. – Ты наверняка шикарно с этим справишься».

Не совсем ясно представляя себе, как такие ситуации разрешались прежде (каждый этап я вспоминал по ходу дела), я вскочил и попытался остановить Бена. Встал напротив брата так, чтобы ему пришлось прекратить свое маниакальное расхаживание по квадрату, иначе пришлось бы сбивать меня с ног, словно кеглю.

Потом я оказался на ковре и, глядя в потолок, гадал, насколько сильно я потянул мышцу, больно пульсирующую в спине.

Он не ударил. Даже не столкнул меня с пути. Он просто не остановился.

– Брат, – сказал я, умеряя его панику. – Остановись.

– Но почему я не смогу ее видеть?

Я выбежал из телевизионной в гостиную, где постарался хорошенько отдышаться. Все равно мне было слышно, как он повторял тот же самый вопрос. Раз за разом. И еще раз. И еще раз.

Что же мы с мамой делали когда-то?

Н-да. Ответ я знал. Мы не делали. Она делала.

Потом меня пронзила странная мысль. Вот, я уговариваю Бена открыться чувству того, что мама с ним. А готов ли я сам испробовать лекарство, которое предписываю другому?

– Хорошо, мам, – сказал я. – Что ты делала?

Отметьте тот факт, что я на сто процентов настроил мозг на этот вопрос. Потому что я ничего не забываю. Стало быть, если я этого не знал, то только оттого, что еще не пробовал вспомнить.

– Печенье, – выговорил я вслух.

Когда Бена заклинивало, наша мама пекла печенье. И вспышка гнева у Бена длилась примерно столько, сколько времени занимало у нее испечь его и дать выпечке немного остыть. А потом она приносила Бену печенье и говорила: «Смотри, милый. Печеньки». И к тому времени он уже уставал, находившись, и если удавалось его отвлечь, то замкнутый круг прерывался. И печенья всегда хватало для отвлечения.

Была одна загвоздка. Я не знал, как готовить печенье.

– Что скажешь, мам? – вопросил я.

И тогда еще кое-что пришло на память. Когда мы были маленькими, мама делала печенья с нуля. Но позже, когда у нее хватало забот из-за ухода за Беном, она отказалась от того, чтобы месить тесто самой. И вместо этого перешла на готовое, которое продается в супермаркете, такие сырые колбаски из теста. Поскольку в любом случае разницу Бен различать перестал.

Я помчался на кухню. Даже с кухни я слышал его.

– Скажи же мне, братишка! Скажи, почему мне ее не увидеть!

Я поискал в морозилке, но никакого теста для печенья не нашел. Так уж везло мне в те дни. Но потом я подумал, а может, его и не надо замораживать. Может быть, его держат просто в холодильнике. Открыл его, старательно отводя взгляд от открыток на дверце.

Там оно и лежало. Само собой, пришлось поднять две кастрюльки, чтобы увидеть. Но я его нашел. Две трети колбаски из теста для печенья с шоколадной крошкой в пластиковом пакете для бутербродов на молнии.

Мое везение, похоже, пошло на поправку.