Может, это Мартин? Или Джоанна? От страха у Норы пересохло во рту. Спустив ноги на пол, она поднялась, огляделась, пошатываясь. Она была пьяна.

Теперь звук превратился в позвякиванье, словно стучат ногтем по жестяному ведру. Она прошла в большую комнату – никого.

И опять стук. Нора тихонько вскрикнула. Не надо было ей пить!

Послышался смех.

– Кто там? – слабым голосом спросила она.

В ответ опять приглушенный смех. Смеялся мужчина.

– Мартин? – прошептала она.

– Хеллоуин-стук – пенни на круг! Не впустишь – стукну! Тук! – По глиняной стене хижины забарабанили в полную силу.

Нора распахнула дверь. При свете высокого тоненького серпа луны Нора увидела перед собой три мужские фигуры; лица мужчин были прикрыты матерчатыми масками. Дырки вместо глаз и рта делали эти маски очень страшными.

Нора испуганно попятилась от двери, и средний из молодых людей одним прыжком очутился в хижине, впрыгнул и засмеялся.

– Хеллоуин-стук! – Он сделал несколько неуклюжих танцевальных движений, изображая джигу и громыхая болтавшейся у него на шее длинной связкой орехов. Приятели, стоявшие за его спиной, загоготали, но смех стих, когда Нора громко, в голос, заплакала. Плясун остановился, стянул с лица маску, и Нора узнала Джона О’Шея, внука Пег.

– Вдова Лихи, я…

– Да пропади вы все пропадом! – Она стояла бледная, кровь отлила у нее от лица.

Джон оглянулся на своих приятелей. Те, раскрыв рты, уставились на Нору.

– Убирайся, Джон! – прошипела Нора.

– Мы не хотели пугать тебя.

Нора хохотнула коротким, лающим смехом. Приятели Джона, тоже сняв маски, косились на него. Парни свои, из долины, все трое. Не дочка. Просто озорные парни в масках.

– Ты что это, вдов теперь дразнить придумал? А, Джон? – Нора дрожала как осиновый лист.

Джон выглядел смущенным.

– Так Самайн же. Мы за пирогами для духов.

– И денежками, – пробормотал его приятель.

– Мы ж для смеха только, а так ничего!

– И вы еще смеетесь! – Нора замахнулась на парней, словно желая ударить, и те испуганно отступили в открытую дверь. – Бездельники! Среди ночи крадетесь к бабам, только-только овдовевшим! Будите добрых людей, пугаете нечестивыми вашими шутками!

– Ты мамо́[12] не скажешь? – Джон смущенно теребил в руках маску.

– Уж Пег-то об этом первая узнает! А ну прочь отсюда! – И, схватив табуретку, Нора запустила ею вслед улепетывавшим со всех ног парням. Захлопнув дверь и заперев ее для верности на задвижку, она прижалась к ней лбом. На крохотный миг она вообразила, что это Мартин с Джоанной стоят у ее двери. Как ни глупо, но ей даже виделись их лица. Появление парней с их гадкими масками испугало ее, но больнее всего было от рухнувшей надежды.

Старая пьяница льет слезы оттого, что духи не пришли, подумала Нора.

Проснулся Михял и захныкал в своей вересковой постели, тараща круглые темные глазенки. Нора, пошатываясь, добрела до него и тяжело опустилась на пол. Гладя внука по голове, она попыталась убаюкать его колыбельной, как делал Мартин, но мотив звучал так уныло, да и слова она помнила нетвердо. Вскоре она поднялась, взяла брошенную на постель куртку Мартина. Завернувшись в нее и вдыхая застарелый запах горелой мать-и-мачехи, Нора устало рухнула рядом с Михялом.

* * *

– Спаси тебя Господь и Дева Мария, Нэнс!

Подняв глаза от ножа, которым орудовала, Нэнс увидела в двери закутанную в платок фигуру.

– Старая Ханна?

– Старая, и с каждым днем все старее.

– Входи, и Бог тебе в помощь.

Нэнс помогла гостье войти и добраться до табуретки возле огня.

– Ради себя ли ко мне пожаловала?

Женщина, кряхтя и постанывая, уселась на табуретку и покачала головой:

– Нет, ради сестры. Лихорадка у ней.

Нэнс подала Ханне чашку парного молока и кивком предложила угоститься:

– Пей и рассказывай – давно ли она хворает и ест ли.