За окном - Джулиан Барнс (2013)

Он сидел во главе длинного темного стола, а шестеро студентов расположились по обеим сторонам, на одинаковом расстоянии друг от друга. В пятнадцати футах от него, за другим торцом стола, сидел его ассистент Гюнтер, заслоняя своими широченными плечами и жизнерадостным свитером вид на лес, тросы подъемников и высокие горы. Была середина июля: лыжные магазины и гостиницы остались не у дел, так же, как и половина ресторанов. Всю публику составляли горстки отдыхающих, немногочисленные группы альпинистов да слушатели этой летней школы, где ему предложили провести шестидневный семинар — к счастью, на английском языке. Проезд бизнес-классом, вполне пристойный гонорар, здоровое питание, право пользования школьным микроавтобусом в часы его простоя. Помимо регулярных занятий, на него возлагалась единственная обязанность: в последний вечер провести публичное чтение своих произведений. Перспектива была ему по душе: писатели его поколения охотно выступали перед широкой аудиторией, не ограничиваясь ролью правдоискателей-одиночек и глашатаев истины. Не терялся он и во время интервью, оборачивая к своей выгоде провокационные политические вопросы, особенно после выхода новой книги, и позволяя себе некоторую развязность у микрофона. О, что за чудо — заранее подготовленный экспромт! Эта сторона его натуры стала сюрпризом — более приятным для него самого, чем для его жены Линн, которая только что от него ушла. В последнее время они не ладили. «И не вздумай написать о нас с тобой книгу — ты уже написал об Энджи», — это была одна из ее многочисленных прощальных реплик. Он тогда поднял руки ладонями вперед, словно говоря, что у него и в мыслях такого нет, а уж в первом случае это и подавно было явной ошибкой. При том что первый роман пару раз номинировался на литературные премии. При том что творчество, как он любил повторять, всеядно и по сути аморально.

— Но что думает по этому поводу герр профессор?

— Для начала мне бы хотелось выслушать мнения остальных. Марио? Дитер? Жан-Пьер?

Ему требовалось выиграть время. Дело было на вечернем семинарском занятии, призванном охватывать более широкий круг проблем. По утрам они занимались анализом произведений, включенных в список для зачета, а во второй половине дня ему предписывалось тренировать умы, выявлять более широкие культурные ассоциации, обсуждать социальные и политические темы. Казалось бы, проще простого, но бывали случаи, когда континентальные мозги слушателей, их природные склонности к абстрактному и теоретическому превращали его английский прагматизм в подобие неряшливого мышления. И все же участники семинара относились к нему по-доброму, как и он — к ним, не в последнюю очередь за то, что они, похоже, объясняли его недостаток четкости живостью воображения. Ведь он, ни на минуту не забывали слушатели, — герр профессор, который, собственно, и написал все эти книги. В крайнем случае всегда можно было рассказать курьезный случай, сон, воспоминание, историю с эффектной концовкой. Наслышанные о знаменитом английском чувстве юмора, все вели себя чрезвычайно вежливо, а потому любая слетающая с его уст нелепость или бессмыслица встречалась уважительным смехом.

Но Жан-Пьер, и Марио, и Дитер уже высказались; настал его черед.