За окном - Джулиан Барнс (2013)

Лорри Мур — мастерица на неудачные шутки. Мастерица она и на удачные шутки, у нее их предостаточно. Впрочем, удачные шутки — это признак некоторой настройки восприятия мира или, во всяком случае, некоторой устойчивости видения, писательского видения. В конце концов, удачные шутки — просто шутки и ничего более, тогда как неудачные в большей степени раскрывают характер и ситуацию. Хромающие каламбуры, избитые остроты, неуместно дерзкие ответы: они необязательно свидетельствуют об отсутствии юмора — скорее о защитной реакции на ошеломляющее понимание того, что мир — это не то место, где чисто и светло; нет, для кого-то, может, и так, но не для тебя, потому что свет падает на тебя неудачно и странным образом не дает тени.

Третий сборник рассказов Мур, «Птицы Америки», выстроен очень изобретательно. Его открывают семь рассказов того типа, которым писательница всегда владела виртуозно: проницательные, чернушные истории о женщинах на грани катастрофы, причем женщин умных, чье положение не было бы таким жутким, не будь оно безнадежным. Дочь, брак которой дал трещину, путешествует на автомобиле по Ирландии со своей на первый взгляд гиперактивной матерью; застенчивая библиотекарша пробует построить жизнь с политическим активистом и обнаруживает, что личная преданность — столь же тяжелая и неизведанная штука, сколь дела более масштабные; женщина-адвокат едет домой на Рождество и сталкивается со сплошными загадками и изломами близкородственных отношений; жена и мать пытается прибегнуть к помощи психоаналитика, пройдя после смерти своей кошки «все стадии скорби: гнев, отрицание, торг, мороженое, ярость».

«Она скорбела несравнимо больше других». «Ей не выдали нужных инструментов для строительства реальной жизни, подумала она, в том-то и загвоздка. Ей выдали жестянку мясных консервов и щетку для волос: „Вот, держи“». «Пустота так же соотносится с душевными муками, как лес — со скамейкой» (это, естественно, из учебных тестов на логическое мышление). «Она посмотрела на Джо. Любой уговор в этой жизни приносил с собой грусть, сентиментальную тень, потому как оказывался лишь сам собой и ничем другим». У рецензента появляется искушение вымостить одними цитатами путь через эту эмоциональную территорию, где женщины, бойкие или, во всяком случае, иронично мыслящие, связываются с более медлительными, в общем-то неплохими, но в конечном счете бесперспективными мужчинами. Жизнь постоянно отказывает таким женщинам в сюжете, или в достаточно крупной роли, или не разрешает накладывать столько грима, чтобы в кордебалете их было не узнать. Любовь? Любовь, оказывается, — это «бесполетная птица-дронт», и ее изъяны не становятся менее болезненными от того, что хорошо знакомы. Когда библиотекарша Дона (само ее имя — анаграмма слова «одна») уличает возлюбленного в интрижке на стороне, оправдания его столь жалки, что отдают нытьем: «Прости… Это такая штука, как в шестидесятые годы…» Симона, одна из наиболее стойких героинь, полагает, что любовная связь — это как еноты у тебя в печной трубе. Что бы это значило?

«К нам в печную трубу, случалось, залезали еноты… И однажды мы решили их выкурить. Подкараулили, развели огонь, но понадеялись, что они разбегутся и больше не появятся. А они загорелись, провалились в дымоход, стали как бешеные носиться по гостиной, все в саже и в пламени, а потом испустили дух». Симона отхлебывает немного вина. «Вот и любовные связи — то же самое, — говорит она. — Все они такие».