В самой высокой многоэтажке, расположенной в одном из здешних парков, живет фотограф Лучано д’Алессандро, к которому я время от времени наведываюсь в гости. Он живет среди облаков, сюда не доносится шум Неаполя, с такой высоты даже не видно машин внизу. Дом Лучано подобен орлиному гнезду. Здесь царствует абсолютная тишина. Лишь черно-белые фотографии, шум деревьев на улице, а если дождь идет – слышно, как долго бурлит и стучит вода.

* * *

А еще на корсо начинается одна из самых красивых лестниц Неаполя – Петрайо. Ступени Петрайо соединяют исторический центр с Вомеро, это уединенное и спокойное место. В начале прошлого века именно здесь жил Пауль Клее, когда приезжал в Неаполь. Краски для своих картин он воровал у итальянского неба, глядя на него с неаполитанских лестниц: весеннюю желтизну, печальную голубизну, пасхальную белизну. В Петрайо обитают счастливые семейства, которым неведом безумный грохот города, – правда, им приходится сражаться с бродячими собаками.

В Петрайо живет Джино Сансоне, корифей макробиотики и художник. Первый этаж его дома, как и многих других, стоит прямо над лестницей, а перед ним растет дерево.

Здесь до сих пор ощущаешь запахи, присущие разным временам года.

Петрайо – длинная рана в холме, неровная, извилистая, колотая. Таков этот воздушный путь Неаполя.

* * *

– Se saglie e se scenne! Se saglie e se scenne! [71]

Этот возглас из детства эхом звучит в моей памяти, с ним связаны вагоны центрального фуникулера – из дерева и стекла, – сегодня они в качестве экспонатов представлены на археологической выставке возле станции на площади Фуга. Мне шесть или семь лет, я укутана в красное пальтишко, на мне туфли, как у всех в то время, – с глазками, напоминающие “фольксваген-жук”. Человек, подталкивающий меня вперед коленом и повторяющий эту фразу, представитель толпы, которая, кажется, вот-вот меня затопчет. Здесь, вверху, пахнет мокрой псиной, напитавшимися дождем пальто: шерстяная одежда, капли, словно застывшие, мокрые зонты трутся о спину, вагоны покачиваются, словно на волнах, чья-то рука крепко меня держит, я как будто на корабле. Для меня это фуникулер Банка Неаполя: ведь я – дочь банковского служащего, которая верит в то, что это транспортное средство служит лишь для того, чтобы по утрам доставлять на работу отцов – из дома в самое сердце города, к улице Рома, как в семидесятых годах еще называлась улица Толедо.

У меня пробор посередине, на голове – жуткий шерстяной платок, сдавливающий подбородок. Мне не хватает опыта поездок на других фуникулерах – на линиях Кьяйя, Монтесанто и Мерджеллина: на них я прокачусь позже, в гораздо более зрелом возрасте. От соседей пахнет жвачкой, табаком, несвежим дыханием и волосами.

И этот пробор посредине, кошмарные косички, треугольный платок – так выглядят только девчонки у цыган, просящие милостыню по вагонам вместе с мамами. В наши дни девочки в таком возрасте, в каком я носила красное пальтишко, носят цветные плетеные шляпки из рафии, у них хвостики, локоны, коралловые бусинки в волосах. Они одеты в удобные штаны с огромными карманами и путешествуют на руках. Те, что поменьше, сидят в модных прогулочных колясках с большим количеством карманчиков, полочек и поддонов, куда их все еще юные мамочки (а не “синьоры”, какими уже в двадцать лет были мамаши в то время) складывают покупки – куколок, лягушек, желтых и розовых червяков на пружинке и кучу других полезных мелочей. Колясок в фуникулере множество, одни выкатывают, другие вкатывают, особенно в определенные часы дня. Финальная часть лестницы при выходе на Вомеро представляет собой некоторое препятствие: если по низким ступенькам вдоль вагонов коляску легко катить, высадив маленького пассажира, то вот на последнем отрезке пути приходится поднимать ее, отрывая от земли.