Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (1997)

— Девочка моя, я не могу ответить на твои вопросы. Исследовательская лаборатория? Инженеры? С какой стати мне о них помнить? Этим интересовался мой отец, я же — никогда. Мой отец был плохим человеком. Кроме бизнеса, его ничто не интересовало. У него не было времени для любви, только для денег. Мы с братьями жили в другом мире. Нашей целью было не производить всякие технические штучки, а творить добро. Мы принесли с собой на завод новый план. Это было одиннадцать лет назад. Нас погубили алчность, эгоизм и низменная, животная человеческая натура. Это был извечный конфликт между духом и материей, между душой и телом. Мы просили от них только одного: отречься от преклонения перед материей. Но они не смогли этого сделать. Я никого не помню из тех людей, которые тебя интересуют. Я не хочу о них помнить… Инженеры? По-моему, это из-за них началась гемофилия. Да, да, ты не ослышалась. Я сказала — гемофилия, несворачиваемость крови, кровотечение, которое невозможно остановить. Они ушли первыми. Ушли от нас, один за другим… Наш план? Мы воплотили в жизнь благороднейший из всех принципов, известных в истории. От каждого по способности, каждому по потребности. Все на заводе, начиная от уборщиц и кончая директором, получали одинаковую зарплату — самый что ни на есть минимум. Два раза в год мы собирались на собрание, где каждый излагал, в чем, как он считает, заключаются его потребности. Мы голосовали по каждому случаю и большинством голосов устанавливали для каждого его потребности и определяли его способности. Подобным же образом мы делили и доходы завода. В вознаграждениях исходили из потребностей, в штрафах — из способностей. Тот, кто, по мнению большинства, больше всех нуждался, больше всех и получал. Тех, кто, по мнению большинства, работал не в полную силу своих способностей, штрафовали, и они обязаны были работать сверхурочно, но уже бесплатно. Таким вот был наш план. Он основывался на принципах альтруизма и требовал от людей работать не из личной заинтересованности, а из любви к ближнему.

Дэгни слышала холодный, безжалостный внутренний голос, говоривший ей: «Запомни это, запомни хорошенько, не так уж часто человек видит перед собой зло в чистом виде, посмотри на него, запомни — и однажды ты найдешь слова, выражающие его сущность…» Этот голос доносился до нее сквозь другие голоса, вопившие в бессильном неистовстве: «Это ничто, я слышала это и раньше, я слышу это везде, это все та же старая болтовня, чушь, но почему я не могу ее выносить? Почему? Почему?»

— Девочка моя, что с тобой? Почему ты вдруг вскочила? Почему ты дрожишь?.. Что? Говори погромче, я тебя не слышу… Как сработал этот план? Я не хочу об этом говорить… Все получилось очень плохо, и с каждым годом дела шли все хуже и хуже. Это стоило мне веры в людей. Я потеряла ее. Через четыре года этот план, исходивший не из холодных заумных расчетов, а от чистого сердца, с треском провалился, закончившись кучей полицейских, юристов и долгих судебных разбирательств. Но я поняла свою ошибку и сейчас свободна от нее. Я навсегда порвала с миром машин и денег, с миром, порабощенным материей.

Ослепленная яростью, Дэгни видела длинную полоску бетона, в трещинах которого росла трава, когда-то бывшую скоростным шоссе, видела искаженную нечеловеческим усилием фигуру человека, пахавшего землю плугом.