Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (1997)

Дэгни заметила в его глазах странную веселую ясность, и он, улыбнувшись со скрытой гордостью, подчеркивавшей твердость его слов, ответил:

— Конечно, и за Себастьяна Д’Анкония.

Ее рука дрогнула, и несколько капель пролилось на квадратик бумажной салфетки, лежавшей на темном блестящем пластике стола. Она наблюдала, как он одним движением опустошил бокал, — резкое движение его руки напомнило Дэгни жест при принесении торжественной клятвы.

Неожиданно Дэгни подумала, что он пришел к ней впервые за двенадцать лет.

Он вел себя так, будто уверенно руководил собой и передавал ей свою уверенность, чтобы к ней вернулось самообладание. Он даже не дал ей времени подумать, почему они здесь и вместе. У Дэгни возникло необъяснимое чувство, что он потерял свою власть над ней. Некоторое время оба молчали, она смотрела на его лоб, скулы и губы, он сидел, отвернувшись от нее. Но она знала, что он пытался вновь обрести что-то утраченное.

Дэгни недоумевала, чего он хотел добиться сегодня вечером, и вдруг подумала, что он, видимо, добился своего: помог ей пережить самое худшее, спас ее от отчаяния, дал понять, что живой разум услышал и понял ее. Но зачем ему это нужно? Почему он заботится о ней в час отчаяния после долгих лет мучений, на которые обрек ее? Зачем ему знать ее отношение к гибели линии Джона Галта? Она вспомнила, что не спросила об этом, встретив его в вестибюле здания «Таггарт трансконтинентал».

Именно это их связывало: она бы не удивилась, приди он в момент, когда нужен ей больше всего, и он всегда знал, когда нужен. В этом крылась опасность: она будет доверять ему, даже зная, что эта вера приведет ее в западню, помня, что он всегда предает тех, кто доверяется ему.

Франциско сидел, опершись скрещенными руками на стол, и смотрел прямо перед собой. Не поворачиваясь в ее сторону, он неожиданно сказал:

— Я думаю о тех пятнадцати годах, которые Себастьян Д’Анкония ждал любимую женщину. Он не знал, увидит ли ее вновь, выживет ли она… будет ли ждать его. Он знал, что она не выдержит его борьбы, и не мог позвать ее к себе, пока эта борьба не закончится. Он ждал, заменив любовью надежду, на которую не имел права. Когда он перенес ее через порог своего дома в качестве первой в Новом Свете сеньоры Д’Анкония, он понял, что борьба закончилась, — они были свободны, ничто не угрожало ей и не могло причинить боль.

В дни их пылкого счастья Франциско никогда не давал ей понять, что хотел бы видеть ее сеньорой Д’Анкония. Дэгни задумалась, знает ли она, что она значит для него. При этой мысли она внутренне содрогнулась; она не верила, что все услышанное ею могло быть правдой, — прошедшие двенадцать лет свидетельствовали о другом. Она думала, что это очередная хитрость.

— Франциско, — твердо спросила она, — что ты сделал с Хэнком Реардэном?

Он удивился, что она вспомнила это имя в такой момент.

— А что такое? — спросил он.

— Он говорил мне, что ты единственный человек, который ему нравится. Но когда мы виделись в последний раз, он сказал, что готов убить тебя.

— Он сказал почему?

— Нет.

— Он ничего не рассказал тебе?

— Нет.

Она увидела, как Франциско странно улыбнулся, — это была улыбка, вобравшая в себя грусть, благодарность и обожание.

— Я предупредила его, что ты можешь причинить ему вред, когда он сказал, что ты единственный, кто ему по душе.

Его ответ был подобен неожиданному взрыву:

— Он единственный человек, за которого я отдал бы жизнь. За одним исключением.

— Каким исключением?

— За исключением человека, которому я отдал жизнь!

— Что ты хочешь сказать?

Он молча покачал головой, словно уже сказал больше, чем хотел.

— Что ты сделал Реардэну?

— Расскажу в другой раз. Не сейчас.

— Ты всегда так поступаешь с теми, кто тебе дорог?

Он посмотрел на нее с улыбкой, в которой сквозили невинность и страдание.