Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (1997)

Он передал своему адвокату подписанный чек без указания суммы, сказав:

— Добейся для меня развода. На любых условиях и за любые деньги. Мне все равно, какими средствами ты воспользуешься, скольких судей подкупишь. Если сочтешь необходимым, устрой провокацию против моей жены. Делай что хочешь. Но никаких алиментов или раздела имущества.

Адвокат посмотрел на него и слегка улыбнулся грустной и мудрой улыбкой, словно давно ждал этого:

— Хорошо, Хэнк. Это можно сделать. Но потребуется время.

— Устрой все как можно скорее.

Никто не спрашивал его о подписании дарственного сертификата. Но он стал замечать, что рабочие на заводе поглядывают на него с особым любопытством, словно пытаясь отыскать на его теле следы пыток.

Реардэн ощущал вокруг только ровный полумрак, похожий на пленку, покрывающую расплавленный металл, хрустящую и вбирающую в себя последний всплеск его белого сияния. При мысли о тех, кто отобрал у него право на его металл и собирался начать производство, не возникало никаких чувств. Желание обладать правом на этот металл являлось для него формой уважения к партнерам, уверенностью, что торговля с ними — дело чести. От веры, желания и уважения не осталось и следа. Не имело значения, что люди производят, чем торгуют, где покупают его металл и знают ли вообще, его это металл или нет. Очертания человеческих фигур, которые проплывали мимо него на улицах, казались ему лишенными смысла физическими объектами. Сельская местность, где наступление темноты скрывает все следы человеческой деятельности и земля кажется нетронутой, осталась для него единственной реальностью. Земля, хозяином которой он когда-то был.

В кармане у него лежал пистолет, так как полицейские из патрульной машины посоветовали ему обзавестись оружием, — дороги стали небезопасны с наступлением темноты. Горько усмехнувшись, Реардэн подумал, что оружие больше пригодилось бы ему на заводе, а не в мирной тишине ночи. И что мог отнять у него голодный бродяга по сравнению с тем, что отняли те, кто называл себя его защитниками?

Реардэн шел, не торопясь, чувствуя удовольствие от движения. Вот так он готовился к жизни в одиночестве — он должен научиться жить, не ощущая присутствия других людей. Он создал состояние, начиная с пустыми руками; теперь ему придется заново создавать свою жизнь, начиная с пустой душой.

Он даст себе небольшое время на подготовку, думал он, а затем обратится к самому ценному, что у него осталось, к единственному, что осталось чистым и полным: он уедет к Дэгни. Два правила начали складываться в его уме: первое — долг, второе — страстное желание. Следуя долгу, он не допустит, чтобы Дэгни узнала причину его капитуляции перед бандитами; второе обязывало сказать ей слова, которые он знал во время их первой встречи и должен был сказать на террасе в доме Эллиса Вайета.

Дорогу освещали только яркие звезды, но в их свете различалось шоссе и остатки каменной изгороди впереди у проселочной дороги. Забор не оберегал уже ничего, кроме зарослей сорняков, наклонившейся к дороге ивы и, чуть поодаль, развалин фермерского дома, сквозь крышу которого лился звездный свет.

Реардэн шел и думал, что даже это убогое зрелище имеет ценность. Оно давало ему надежду, что перед ним еще откроется простор, неподвластный человеческому вмешательству.

Человек, внезапно появившийся на дороге, вероятно, прятался за ивой, но движение было столь стремительно, что казалось, он выскочил прямо из середины дороги. Рука Реардэна потянулась в карман за пистолетом и замерла: он понял — по гордой осанке стоявшего на открытом месте человека, по четким очертаниям плеч, — что это не бандит. Услышав голос, он понял, что мужчина не был и нищим.

— Я хотел бы поговорить с вами, мистер Реардэн. — В голосе незнакомца звучали твердость, чистота и особая вежливость, свойственные человеку, привыкшему отдавать распоряжения.

— Прошу, — сказал Реардэн. — Только не требуйте помощи или денег.