Гордость и предубеждение - Джейн Остин (1813)

— У меня есть все основания составить о вас дурное мнение. Ваше злонамеренное и неблагородное вмешательство, которое привело к разрыву между мистером Бингли и моей сестрой, не может быть оправдано никакими мотивами. Вы не станете, вы не посмеете отрицать, что являетесь главной, если не единственной причиной разрыва. Бингли заслужил из-за него обвинение в ветрености и непостоянстве, а Джейн — насмешку над неоправдавшимися надеждами. И они оба не могли не почувствовать себя глубоко несчастными.

Она остановилась и с возмущением заметила, что он ее слушает, вовсе не обнаруживая сожаления о случившемся. Напротив, он даже смотрел на нее с усмешкой напускного недоверия.

— Можете ли вы утверждать, что это — не дело ваших рук? — повторила она.

Его ответ был нарочито спокойным:

— Я не намерен отрицать, что в пределах моих возможностей сделал все, чтобы отдалить моего друга от вашей сестры, или что я доволен успехом моих усилий. О Бингли я позаботился лучше, чем о самом себе.

Элизабет сделала вид, что это любезное замечание прошло мимо ее ушей. Но смысл его не ускользнул от ее внимания и едва ли мог сколько-нибудь умерить ее гнев.

— Но моя неприязнь к вам, — продолжала она, — основывается не только на этом происшествии. Мое мнение о вас сложилось гораздо раньше. Ваш характер раскрылся передо мной из рассказа, который я много месяцев назад услышала от мистера Уикхема. Что вы можете сказать по этому поводу? Каким дружеским участием вы оправдаетесь в этом случае? Или чьим неправильным толкованием ваших поступков вы попробуете прикрыться?

— Вы весьма близко к сердцу принимаете судьбу этого джентльмена, — вспыхнув, заметил Дарси уже менее сдержанным тоном.

— Может ли остаться равнодушным тот, кому сделались известны его утраты?

— Его утраты? — с презрением повторил Дарси. — Что ж, его утраты и в самом деле велики.

— И в этом виновны вы! — с жаром воскликнула Элизабет. — Вы довели его до нищеты — да, это можно назвать нищетой! Вы, и никто другой, лишили его тех благ, на которые он был вправе рассчитывать. Вы отняли у него лучшие годы жизни и ту независимость, которая принадлежала ему по праву и по заслугам. Все это — дело ваших рук! И при этом вы еще позволяете себе посмеиваться над его участью?!

— Ах, вот как вы судите обо мне! — воскликнул Дарси, быстро шагая из угла в угол. — Вот что вы обо мне думаете! Благодарю за откровенность. Судить по-вашему — я и впрямь кругом виноват. Но, быть может, — сказал он, останавливаясь и поглядев на нее в упор, — мои прегрешения были бы прощены, не задень вашу гордость мое признание в сомнениях и внутренней борьбе, которые мешали мне уступить моим чувствам? Не мог ли я избежать столь тяжких обвинений, если бы предусмотрительно от вас это скрыл? Если бы я вам польстил, заверив в своей всепоглощающей страсти, которую бы не омрачали противоречия, доводы рассудка или светские условности? Но притворство мне отвратительно. Я не стыжусь чувств, о которых вам рассказал. Они естественны и оправданны. Могли ли вы ждать, что мне будет приятен круг людей, в котором вы постоянно находитесь? Или что я стану себя поздравлять, вступая в родство с теми, кто находится столь ниже меня на общественной лестнице?

Возмущение Элизабет росло с каждой минутой. Однако, отвечая ему, она всячески старалась сохранить внешнее спокойствие.

— Вы глубоко заблуждаетесь, мистер Дарси, думая, что на мой ответ повлияла манера вашего объяснения. Она лишь избавила меня от сочувствия, которое мне пришлось бы к вам испытывать, если бы вы вели себя так, как подобает благородному человеку.

Она заметила, как он вздрогнул при этих словах. Но он промолчал, и она продолжала:

— В какой бы манере вы ни сделали мне предложение, я все равно не могла бы его принять.

На лице его снова было написано удивление. И пока она говорила, он смотрел на нее со смешанным выражением недоверия и растерянности.