Гонимые - Калашников Исай Калистратович (2000)

Уржэнэ лежала на спине – глаза плотно закрыты, дыхание колеблет завиток шерсти одеяла, подтянутого к подбородку, прядь длинных черных волос пересекла лицо. Джамуха взял прядь, толкнул кончик в нос Уржэнэ. Она громко чихнула, открыла глаза.

– Вставай, золотая хатун.

Поеживаясь от холода, она поднялась, разожгла очаг. Юрта наполнилась запахом дыма аргала. Джамуха любил этот запах и сухое тепло очага, лежал, блаженно потягиваясь, слушал, как просыпается курень. Проскрипели колеса телеги, щелкнул кнут, взвизгнула собака. Караульный уже не пел, ходил, покашливая и что-то бормоча себе под нос.

– Караульный!

Дверной полог поднялся. Холодный воздух вкатился в юрту, смешался с дымом и устремился вверх. На смятой траве на земле перед юртой лежал седой иней. Караульный, сгибаясь, переступил через порог, склонился еще ниже кланялся.

– Закрой полог! Можешь идти и есть свой сыр и пить молоко. Но если еще будешь по утрам будить меня песнями… Иди. Пошли моего брата Тайчара сюда.

Джамуха встал, накинул на плечи халат, сел к очагу, поставив босые ноги к горячим камням. Над огнем в низком широком котле жарилось мясо. На маленький, коротконогий столик Уржэнэ поставила две чашки с кумысом и медную тарелку с желтоватыми лепешками сушеных молочных пенок и снежно-белым рассыпчатым творогом.

– Ешь.

– Я подожду мяса.

– Наваливайся на белую еду[40]. Скоро ее будет совсем мало. – Уржэнэ помешала шипящее, дразняще пахнущее мясо, подцепила кусочек, обжигаясь, разжевала. – Скоро будет готово… Не люблю я осень… А еще больше зиму.

Холодно. Ночи длинные.

– Зиму и я не люблю. Осень – другое дело.

Пришел Тайчар, сел к столику, скрестив ноги, достал нож.

– Ну, я готов.

– Есть, что ли? – усмехнулся Джамуха. – Есть, братишка, все всегда готовы.

Джамуха любил своего младшего брата. Горячий, резкий, он ничего на свете не боится, настоящий степной удалец. Окрепнет, войдет в силу – будет хорошей опорой.

– Тайчар, я вчера видел пролет гусей. Возьмем трех-четырех нукеров и поедем на озера.

– А меня оставляешь? – спросила Уржэнэ.

– Возьмем и тебя. Но больше никого. Хочу отдохнуть от людей… Эх, добыть бы где кречетов, таких, как у хана Тогорила… Что может быть лучше охоты с ловчей птицей!

– И без кречетов настреляем, – сказал Тайчар, отломил кусок лепешки, запихал в рот. – Э, а мы разве не кочуем?

– О какой кочевке говоришь?

– От Бэлгутэя слышал: завтра кочуем на зимние пастбища. Шаман гадал на внутренностях барана и нашел, что этот день благоприятный.

– Вот как… Перекочевка… – Вдруг рассердился:

– Уржэнэ, сколько я буду ждать мяса!

Шаман. Опять этот шаман. И с ним Тэмуджин. Прежде чем выбирать день для перекочевки на зимние пастбища, могли бы поговорить с ним. Или его слово для Тэмуджина уже ничего не значит? И это – анда! Уж не считает ли названый брат, что стал владетелем и его племени? Слух идет, что анда со своими родичами много говорил о хане Хабуле, о хане Амбахае, ему же об этом – ни слова. Вот тебе и одна душа, одна судьба…

– Просил есть, а сам сидишь… – с обидой сказала Уржэнэ.

Мясо стояло на столике. Обжаренные кусочки, присыпанные перьями дикого лука-мангира, слегка дымились, но есть ему расхотелось, мясо показалось слишком жестким и чрезмерно жирным.

– Так собираться на охоту или нет? – спросил Тайчар.

– Подожди…