Гонимые - Калашников Исай Калистратович (2000)

– Да уж у вас славы занимать не станем, – скрипела въедливая Ковачин.

– Наши дети не на черемше росли, и мяса ели досыта, и молоко пили.

– Не на пользу, видно, пошло молоко и мясо, если старшим над собой поставили Тэмуджина, выросшего на черемше да на кореньях, – сказала Оэлун.

Эти нападки ее мало задевали. Пусть завидуют ей эти вздорные женщины – что им остается делать? Жизнь прожили – сытно ели, мягко спали, а что нажили? Ни умудренности, которая приходит с возрастом, ни доброты сердца, которую рождают муки и страдания, – ничего нет. А мнят себя лучше всех. Ну и пусть… У них – прошлое, у ее детей – будущее.

– Ты высоко не возносись, – сказала Эбегай. – Твой Тэмуджин стоит на наших плечах. Вот скинут, опять черемшой питаться будете.

– Кто же его скинет? – насторожилась Оэлун.

Это была уже не просто болтовня. Недалекая Эбегай, наверное, где-то слышала. Может быть, от Сача-беки? Это вполне возможно. Сразу же после избрания Тэмуджина ханом она почувствовала все возрастающую, хотя и глубоко скрытую, неприязнь нойонов к ее сыну. Но еще никто ни разу не говорил вот так, прямо, что его можно «скинуть». Ханов не скидывают, подобно бурдюку с телеги, ханства лишают вместе с жизнью.

– Так кто же скинет моего Тэмуджина?

– Сам упадет, – сказала Ковачин-хатун.

– Вы пустые женщины! – Оэлун поднялась, прижала к груди Джучи. – Если я узнаю, что где-то еще ведете такие разговоры, вас поставят перед лицом моего сына, хана вашего, и заставят указать, кто замышляет против него недоброе, кто хочет отступить от клятвы.

– Ты младше нас, а говоришь такие слова! – возмутилась Ковачин-хатун.

Но Эбегай, видимо, испугалась, подхватила ее под руку.

– Идем. Ты, Оэлун, совсем не понимаешь шутливых разговоров.

К юрте подскакал Хасар. Обугленное солнцем лицо в поту, халат на груди расхлестнут, глаза злые. Сдернул с упаренной лошади седло, пнул ее коленом в бок.

– Пошла, кляча! Мама, есть у тебя что-нибудь попить?

– Хоахчин! Налей ему чашку кумыса. Откуда приехал, сынок?

Хасар махнул рукой, взял из рук Хоахчин чашку, запрокинув голову, одним глотком выпил кумыс.

– Мне все надоело! Тэмуджин покоя не дает. Скачи туда, скачи сюда…

Весь зад седлом отбил.

– Что сделаешь, Хасар… Вам, братьям Тэмуджина, надо трудиться вдвое больше других. – Оэлун поставила Джучи на землю, подтолкнула к Хоахчин. Иди, маленький, попей кумысу.

– Он гоняет нас хуже простых нукеров! – Хасар скосоротился, плюнул. Повелел мне ведать вместе с Хубилаем мечниками. Ведает один Хубилай. А кто он? Еще недавно крутил хвосты быкам Аучу-багатура. Кого оделяет за службу?

Всех, только не нас, его братьев.

– Сынок, ты не говори за всех моих сыновей, – мягко попросила Оэлун.

– Ты говори о себе.

– Хорошо, буду говорить о себе. Вчера попросил у него коня Халзана.

Не дал. А сегодня на нем ездит джамухинский родич Хорчи. А у меня под седлом не конь – старая корова.

– Ну к чему ты разогреваешь себя, сынок! Конь у тебя не так уж плохой. Вспомни лучше время, когда и такого не было.

– Мало что! Когда-то и меня самого на свете не было.

– Ты груб, Хасар. И злость мешает тебе думать. Если Тэмуджин не будет приближать к себе людей и все раздаст своим – кто останется с нами?

Посмотри на Тэмуджина. Он не носит шелковых халатов и дорогих украшений, все отдал своим товарищам. И все для того, чтобы укрепить наш улус. Или ты думаешь, что мы стали всесильными, что нам уже не грозят никакие беды?

– Ничего я не думаю! А в его ханскую юрту больше не зайду. Если нужно, пусть ведут меня на веревке. Это позабавит его дружков и сильно укрепит наш улус.