Гонимые - Калашников Исай Калистратович (2000)

– Ты нашего отца не бойся. Он сердитый, но хороший.

– Тому, кто упал в воду, бояться дождя нечего, – хмуро ответил Тэмуджин.

Утром пошли работать. Кузница была в соседней юрте. У маленького горна с кожаным мехом на обожженной чурке стояла наковальня, возле нее на крючках висели клещи, молоточки, у дверей кучей лежали ржавые железные обломки. Джарчиудай заставил Тэмуджина разжигать горн, сам гремел железом у наковальни, искоса смотрел за его работой. Тэмуджин надавил рукоятку меха, воздух с шумом ворвался в горн, пламя загудело, охватывая угли. Он надавил на рукоятку сильнее, и горячие угольки брызнули во все стороны.

Кузнец шагнул к нему, плечом отодвинул от меха, стал качать сам. Воздух из меха пошел ровной, беспрерывной струей.

– Вот так и качай! Ничего не умеешь!

Здесь, на работе, кузнец был совсем невыносим. Ругался без конца.

Джэлмэ приносил в кузницу угли, воду, железо, подмигивал Тэмуджину, как бы спрашивая: «Достается тебе?»

Тэмуджину долго не удавалось правильно бить молотом по раскаленному куску железа. Удары получались либо слишком слабые, либо слишком сильные, либо не очень точные. Кузнец выходил из себя, выхватывал из его рук молот, кидал на землю, топал ногами.

– Прогоню! Заставлю Аучу избить тебя палками! Из сынка нойона подручный, как из осла скакун.

– Нойон должен быть воином, не кузнецом! – запальчиво возразил Тэмуджин.

– А кто воину кует меч, наконечник копья и стрелы? – Лохматые подпаленные брови тучей нависли над суровыми глазами. – А кто делает стремена для седла, удила для узды? Все эти вот руки? – Он ткнул под нос Тэмуджину руку с черной, задубелой кожей и кривыми, обломанными ногтями. Что даете нам вы, нойоны? Оружие, которое мы куем на врагов, подымаете друг на друга и проливаете кровь наших братьев.

– При чем тут я?

– Как при чем? Дай тебе волю – лучше других будешь!

– Уж таким, как Таргутай-Кирилтух, не буду!

– А каким? Сам не знаешь. Бери молот.

Вечером, как всегда, Тэмуджин собрался идти к Аучу-багатуру. Кузнец не пустил его. Утром Аучу сам приехал в кузницу, спросил:

– Почему не пришел?

– Ты у меня спрашивай, – сказал кузнец. – Ты его дал мне, я за него отвечаю. Будет ходить взад-вперед. Работать надо, а он будет ходить.

– Ладно, – милостиво согласился Аучу, – держи его в строгости.

– Нет, беличьим хвостом по щекам гладить буду!

Аучу-багатур засмеялся.

– Мне говорили: ты учишь его так, что весь курень слышит. Так делай и впредь.

– Без тебя знаю!

Тэмуджин готов был поклониться старику в ноги: он избавил его от ежедневных унизительных разговоров с Аучу-багатуром и Улдаем. Но он не поклонился, даже не поблагодарил, вместо этого вечером остался в кузнице и, превозмогая усталость, махал молотом, овладевая умением бить точно, соразмерять силу удара. Ему не хотелось, чтобы кузнец считал его никуда не годным и ни на что не способным.

Джарчиудай оценил его старание, ругался реже, хотя был таким же вредным и колючим. Но, как заметил Тэмуджин, кузнец и своих сыновей, особенно Джэлмэ, не щадил. И всем от него доставалось. Он не стеснялся поносить и Аучу, и самого Таргутай-Кирилтуха. Его суждения о людях были меткими и злыми… Здесь Тэмуджин начал понимать, что его собственные суждения о жизни, о людях были слишком уж простенькими, детскими. Давно ли он любил всем напоминать с заносчивостью: «Я – сын Есугея!» Тут, под суровым взглядом Джарчиудая, подобные слова застревали в горле. Тут эти слова ничего не стоили.