Иди за ними. Торопись. Он посмотрел туда, куда они уехали, откуда он пришел. Невозможно, он не может двинуться. Никаких слов, это инстинкт, как тот яркий свет, которым вспыхнуло «прячься». Ты сошел с ума, сказал он.

Какие-то слова, объяснявшие, почему он не может идти, все же последовали. Их там нет, гласили они. Ты пойдешь за Рэем и Турком, обратно в их садистские лапы. И опять выпутывайся как хочешь. В машине были всего две головы, Рэя и Турка.

Он развернулся и пошел прежним путем. Дорога стала легче — шире, меньше ям и камней, не так напирал подлесок. Но он волок за собою тяжкую цепь скорби, тянувшую его назад. Он протестовал. Он сказал: если бы они были в машине, они бы тоже звали его. Она бы сказала: «Тони?»

Он пошел быстрее, рассуждая. О злом умысле, сказал он, говорило то, что они пытались тебя выманить. Это говорило и о глупости: неужели они думали, что сумеют обдурить тебя, если выключат фары и двигатель, что ты подумаешь, будто их нет — после грома и молнии, с которыми они появились?

Ему показалось, что они идут по его следу, таясь в темноте. Приближаются. От этого он пошел еще быстрее. От этого он задумался, зачем они поехали туда, как будто впервые задавшись этим вопросом. Да, сказал он, почему? Что такого на той полянке, чтобы одному из них меня там оставлять и потом привозить остальных?

Явка? Убежище? Он искал объяснений, но ум противился этому усилию. Вернулись за ним? Он отверг эту мысль, когда они заметили его у дороги, а потом уехали. Последовали еще вопросы — он не знал, что они у него были. Вопрос о том, что это все-таки за игра. Угон? Может быть, в лесу есть место, где они хотят на время спрятать его машину. Ладно, это гипотеза, но зачем они тебя туда отвезли?

Чистая злобность, садистское возбуждение, вот и все, сказал он. Тупая бесовская радость разделить семью, растасовать ее по дебрям подальше друг от друга — насколько позволит ночь. Посмотреть, сколько они будут друг друга искать. Что-то в этом роде. Были и худшие варианты.

Были. Он знал это, знал точно, его ум привык осмыслять самое страшное, крайности. Его жизнь была вереницей неслучающихся катастроф. Ведь если в машине действительно были только Рэй с Турком, то где Лора и Хелен?

У него в мыслях по-прежнему был несуразный образ полицейского участка, его жены и дочери за столом, с кофе, в ожидании новостей, но нет, вместо него явился другой образ, образ трейлера над поворотом лесной дороги с тусклым светом за оконной занавеской. Трудно было удержаться от слез во время этой речи, которая теперь звучала как мольба, на манер молитвы. Если изнасиловали, молился он, если так случилось, что изнасиловали, Боже, пусть это будет самое страшное, пусть не будет ничего страшнее.

Эхом к Богу: пусть они будут злобными и жестокими, если иначе нельзя, но положи им предел, рубеж, который они не перейдут, даже они, пусть они не будут безумны, не будут психопаты.

Он увидел, что деревья впереди редеют, в просвете было ровно и пусто; он понял, что там мощеная дорога, он почти вышел. Через миг он оказался на воле. Встал на дорогу и огляделся. Дорога шла прямо, по обеим сторонам стоял лес. Он заметил сломанные ворота у въезда в лес, белый щиток, криво повисший на столбе, и попытался мысленно сфотографировать их, подумав: установить, где я, будет нелишне. Он пошел налево, откуда они ехали с Лу, понимая, что идти придется долго, прежде чем ему хоть кто-нибудь встретится. Потом он услышал за спиной в лесу машину. Опять увидел приближавшийся издалека свет в деревьях. Опять сигнал тревоги: прячься в кювет. Он не подчинился. Ты должен встретить их лицом к лицу, ты должен их спросить, сказал он. Ты не должен так их бояться. Он стоял на дороге и ждал. Машина выехала из леса и свернула направо, от него. Он почувствовал разочарование и облегчение.