Крестный отец - Пьюзо Марио (1969)

Он помолчал. Ничей голос не прерывал его молчания. Кто-то дымил сигарой, кто-то потягивал виски. Здесь каждый умел слушать, умел терпеливо ждать. Объединяло их и нечто другое. Это были диковинные создания, выродки в среде себе подобных, не признающие власти организованного общества, отрицающие чье-либо господство над собою. Не было силы на земле, не было человека, способных подчинить их себе наперекор их желанию. Изощренными кознями, убийствами эти люди отстаивали для себя свободу воли. Поколебать их волю могла лишь смерть. Или — предельное здравомыслие.

Дон Корлеоне вздохнул.

— Как случилось, что дело зашло столь далеко? — Вопрос был явно риторический. — Ну да что там, впрочем. Много сделано глупостей. Прискорбных, никому не нужных. Если позволите, я изложу вам факты, как они мне представляются.

Он вновь помедлил, выжидая, не воспротивится ли кто-нибудь одностороннему освещению событий.

— Я, слава богу, опять здоров и, может быть, сумею найти разумный выход из положения. Возможно, мой сын действовал слишком необдуманно, шел напролом. Допускаю. Так или иначе, скажу вам, что ко мне обратился с деловым предложением Солоццо, в расчете на мои средства и мои связи. Он утверждал, что заручился содействием семьи Татталья. Речь шла о наркотиках, а меня наркотики не интересуют. Я — человек смирный, и подобного рода занятие внесло бы в мои дни излишнее оживление. Все это я объяснил Солоццо — с полным уважением и к нему, и к семейству Татталья. Я сказал ему «нет» со всей учтивостью. Прибавил, что его дела нисколько не препятствуют моим и я ничуть не возражаю, чтобы он зарабатывал деньги таким способом. Но Солоццо дурно истолковал мой отказ и тем навлек несчастье на наши головы. Что ж, такова жизнь. У каждого из нас найдется что рассказать о своих невзгодах. Я это делать не собираюсь.

Дон Корлеоне подал Хейгену знак налить ему минеральной воды, и мгновенно его стакан наполнился. Он промочил горло.

— Я желал бы завершить этот спор миром, — сказал он. — Татталья потерял сына — я тоже потерял сына. Мы квиты. Что творилось бы на земле, если б люди, вопреки всяким доводам рассудка, только и знали, что сводили друг с другом счеты? Разве не в том проклятье Сицилии, где мужчины так заняты кровной местью, что им некогда зарабатывать хлеб для семьи? Это ли не безрассудство! И потому я говорю сейчас — пусть все вернется на прежние места. Я не предпринимал шагов, чтобы установить, кто предал и убил моего сына. И не буду предпринимать, если мы решим это дело миром. У меня есть другой сын, которому нет сейчас пути домой, — мне нужна гарантия, что когда я устрою так, чтобы он мог беспрепятственно вернуться, то не встречу помех, угрозы со стороны властей. Уладим с этим, и тогда можно будет обсудить другие интересующие нас вопросы, чтобы эта встреча завершилась с пользой для каждого из нас. — Выразительным и смиренным жестом он сложил на столе ладони. — Вот все, чего я хочу.

Речь удалась. В ней виден был прежний дон Корлеоне, каким его знали исстари. Рассудительный. Умеренный. Мягкоречивый. Однако каждый не преминул отметить слова о том, что он находится в добром здравии, — это означало, что, несмотря на все беды, постигшие семейство Корлеоне, дон шутить с собой не позволит. Не прошел незамеченным и намек, что, пока ему не дадут то, чего он просит — то есть мира, — заводить с ним речь о других делах бесполезно. Не ускользнуло от внимания, что он предлагает сохранить статус-кво и, значит, ничем не намерен поступиться, хотя пострадал за последний год сильнее всех.

Но отвечал дону Корлеоне не Татталья — слово взял Эмилио Барзини. Он говорил сухо, четко — хоть, впрочем, никто не назвал бы его речь грубой или оскорбительной.