Книжник сперва обрадовался, но тут же сообразил, что в промежности показалась не голова ребенка, а часть какого-то кожистого пузыря, который Сибилла умудрилась вытолкнуть наружу вместе с кровью, обильно выступившей из вагины. Этот пузырь был плотным, непрозрачным, словно бельмо, он мешал ребенку выйти и не выходил сам, и каждая новая потуга Сибиллы только усугубляла проблему. Плоть рвалась и кровоточила, но не выпускала плод из чрева.

Повинуясь инстинктам, а не разуму (разум как раз криком кричал Книжнику: «Не лезь!»), Тим поднял лежащий рядом с углями тесак. За его спиной охнул Бегун (Беспощадный знает, что пришло ему в голову при виде Книжника, хватающегося за нож), но Книжник уже сделал то, что надумал: придержал одной рукой жрицу, надавив на лобок, а второй, с неожиданной для самого себя ловкостью, чиркнул кончиком раскаленного лезвия по поверхности пузыря. От прикосновения стали живая ткань разошлась почти мгновенно, лопнула, выплескивая наружу желтоватую жидкость, отдающую фекалиями.

Сибилла вскрикнула, снова потужилась – раз, второй, третий. Ее тело изо всех сил пыталось исторгнуть из себя плод, и это почти удалось: из складок разбухшей окровавленной плоти показалось бледное, покрытое редкими волосенками темя бэбика. Книжник замер, боясь вспугнуть удачу.

Еще одна судорога прошла по телу жрицы, и головка начала протискиваться наружу. Мягкие кости черепа ребенка деформировались, головка поменяла форму, продираясь через узкие ворота, ведущие к жизни. Это было страшно, омерзительно и прекрасно одновременно. Жизнь плохо пахла, была покрыта кровью, дерьмом и слизью. Она приходила в мир с криками, хрустом раздвигающихся тазовых костей, с хриплым дыханием и горячечным липким потом… Но она была чудом в мире, где давно правила неизбежная смерть. И Книжник ощущал это особенно остро потому, что Беспощадный стоял у него за плечом и ждал, чем закончится схватка. У него было много возможностей довести дело до конца, но сейчас он был бессилен. Или играл с жертвой, изображая бессилие.

Рука Сибиллы вцепилась в кисть Тима с такой нечеловеческой хваткой, что кости едва не хрустнули от пожатия. Еще одна серия схваток сотрясла тело роженицы, но головка не продвинулась ни на дюйм. Сибилла перевела дыхание. Глаза ее снова обрели осмысленное выражение.

– Разрежь… – простонала она. – Разрежь меня там!

Тим с ужасом посмотрел на жрицу и замотал головой.

– Ты с ума сошла!

– Дай ей выйти! Мы обе умрем…

– Я не знаю, что резать! – Книжник едва не плакал от бессилия.

– Слушай меня, олдер, – голос у нее сипел, звуки с трудом пробивались через пересохшее горло. – Ничего не бойся. Она слишком большая для меня, такое бывает. Потрогай меня там… Я скажу тебе, где…

– Она умрет, – сказал Бегун за спиной Книжника. Он посмотрел в мутные глаза Сибиллы. – Ты истечешь кровью, жрица.

– Я точно умру, если ты этого не сделаешь…

Она со свистом вдохнула и медленно выпустила воздух сквозь сжатые зубы.

– Давай же, она тебя не укусит…

Книжник подчинился. Плоть была туго натянута, головка ребенка застряла на самом выходе, достаточно было расширить рану, которая уже была. Книжник зажмурился на миг, потом открыл глаза и посмотрел на свои окровавленные пальцы. Они не дрожали – это было хорошо. Но внутри у него все ходило ходуном. Одно неверное движение – и он вскроет череп бэбика. Один крупный сосуд – и с Сибиллой будет покончено.

– Вот здесь. В самом низу… Нож в огонь, а потом режь… Понемногу. А я буду тужиться…

Лезвие, побывав в пламени, пошло радужными разводами.

Книжник склонился над промежностью жрицы. Когда раскаленный металл с шипением коснулся влажной плоти, Сибилла вскрикнула, и Тим отпрянул, едва не уронив нож на землю.

Он не мог. Ему нужно было время, чтобы решиться, а этого времени у них не было.

– Дай сюда!

Бегун забрал тесак, перехватил его поудобнее.

– И придержи ее, чтобы я чего не того не отрезал…