Чёрный ход - Генри Олди (2020)

Он изучает какие-то деловые записи, держа листок бумаги близко к лампе и тычась в него носом. Мистер Ли близорук, но очков не носит: наверное, экономит деньги. Рут на зрение не жалуется, света ей тоже хватает, но прочесть, что написал бакалейщик, она не смогла бы даже под угрозой повешенья.

Столбцы иероглифов; китайская грамота.

— Закрываться, да. Вас обслужи, мэм. Вас обслужи в любой время.

Он улыбается, показывая зубы кролика. Кажется, под верхнюю губу мистера Ли засунули ватный валик.

— Заходить. Не стоять на порог.

Рут шагает в лавку. Взгляд её, хочет того Рут или нет, неизменно возвращается к алтарю девяти миров — чёртовым весам, над которыми ещё недавно колдовал горбатый тесть бакалейщика. Весы выглядят холодными, покинутыми. В чашках не горит огонь, пепел и золу тщательно вычистили. Древесный порошок тоже убрали. Если бы Рут не видела, как дым, искры и огонь поднимались вверх, от чашки к чашке, она бы сейчас не обратила на алтарь никакого внимания.

Китайская грамота; китайские весы.

— Что покупай, мэм?

— Ничего. Хочу поговорить.

— С дикий китаёза? Такой образованный мэм? Я удивляй.

— Пастор дал мне совет расспросить вас. Он предупредил, что вы вряд ли станете откровенничать. Пастор… Я не знаю, как его зовут.

— У-сен.

— Что?

Бакалейщик откладывает записи:

— У-сен, воин-монах. Мы зовём его так. В нём живёт Ву-Дао: божество пяти дорог, заклинатель демонов. Белое лицо, острый меч. Значит, это он послал вас к нам?

— Да.

— Я не ошибся. Моя жена не ошиблась. Я считал, что в первый раз мы наговорили вам лишнего: я и моя жена. Тесть очень сердился, ругал нас. Теперь я вижу, что мы не ошиблись. Вы тоже у-сен, вы стоите на перекрёстке пяти дорог.

— Воин-монашка? Вы слишком хорошего мнения обо мне, мистер Ли.

— Чаоксианг.

— Что?! Ещё одно божество?

— Это моё имя. Зовите меня Чаоксианг, я буду признателен.

Рут пытается. Нет, она честно пытается.

— Извините, — сдаётся она. — Лучше вы останетесь мистером Ли. Ваше имя, от которого у меня оскомина… Оно что-то значит?

Китаец смеётся:

— Чаоксианг — «ожидающий благосостояния». Думаю, это издевательство. Я всё жду и жду, мэм. И вряд ли дождусь. Так что вы хотели у нас узнать?

Со стороны харчевни, примыкающей к лавке, раздаётся стук. Довольно громкий стук, учитывая, что стены гасят звук. И ритмичный, хотя ритм непривычен для ушей Рут. Музыка? Если да, то китайская.

— Моя жена, — объясняет бакалейщик. — Ужин закончился, люди ушли. Мэйли прибирается, не обращайте внимания. Спрашивайте, я в вашем распоряжении.

— У вас в Китае правда такие ужасы, как рассказывают?

— То, что рассказывают, лишь малая часть нашего ужаса. Его надо пережить, чтобы говорить правду. Но те, кто пережили, предпочитают молчать. Ужас не в крови, мэм, не в смертях, болезнях или насилии. Настоящий ужас приходит тогда, когда ты не знаешь, чего ждать. Ты подбрасываешь мяч, но он не падает. Рождается ребёнок, но он старик. Праздничные ракеты взрываются фейерверком, но это осколки, зазубренная сталь. Еда не всегда еда, вода не всегда вода. Любимый человек не всегда любимый — и не всегда человек. Причины и следствия, мэм. Война между ними — вот настоящий кошмар. После такой войны, как и после любой другой, устанавливается новый миропорядок. К сожалению, нам больше нет в нём места. Мы плесень, чужаки, приживалы. Дымом и искрами мы уходим наверх, заражаем собой следующий мир. Вот, я рассказал вам. Вы что-нибудь поняли?

— Нет. Но мне страшно.

— Никто не понимает. Но вам хотя бы страшно. Остальные даже не дослушивают до конца. Что путного может сказать дикий китаёза?!

Не знаешь, чего ждать, мысленно повторяет Рут. Подбрасываешь мяч, но он не падает. Рождается ребёнок, но он старик. Еда не всегда еда, вода не всегда вода…

— Искры. Мой отец скупал их сотнями.