Чёрный ход - Генри Олди (2020)

Джефферсон с его людьми сдвигаются поближе к шерифу. Сазерленды отступают к мэрии, выкрикивая обвинения и ругательства. Четверо добровольцев топчутся на месте: шериф есть шериф, но история с убийством юного Освальда МакИнтайра темнее ночи, под покровом которой она свершилась. Поди прими чью-то сторону! В итоге добровольцы отходят к банку, на нейтральную территорию, с таким видом, словно грабить банки — их заветная мечта.

Площадь? Грозовая туча, сэр! Вот-вот она родит молнию, грянет выстрел — и начнётся мясорубка. Большая неудача, говорил мистер Пирс. Орёл и решка, верх и низ. Это уже она или ещё нет? Здесь меньше народу, чем было на промысле…

— Бойня, — вползает в уши Джоша старческий шепоток. Дребезжит, похрипывает. — Скоро, на подходе. Я чувствую, да! Они близко: затаились, ждут…

В центре тучи, в тихом «глазе урагана» стоит мистер Пирс. Нет, мистер Пирс стоит на балконе. Нет, на балконе — тело, а здесь, на площади — душа, настоящий Бенджамен Пирс. Призрак колеблется, словно от ветра. Ещё минута, и порыв унесёт мистера Пирса прочь, разметает в клочья, развеет без следа.

Джош подходит ближе. Заглядывает бедолаге в лицо.

— Эй, вы! — кричит с балкона тело. — Не топчитесь по моей шляпе!

Душа не смотрит в сторону тела. На Джоша она тоже не обращает внимания. Одежда на этом несчастном Пирсе истрепалась, истончилась до невозможности. Голова стремительно лысеет, седых прядей убавилось, язв на лице, напротив, стало больше. Ресницы слиплись, под глазами — потёки жёлтого гноя: свежие поверх засохших.

На старика трудно смотреть без содрогания.

Но Пирс, похоже, ещё сохранил способность видеть. Взгляд его устремлён на шляпу, свалившуюся с головы тела, захваченного тахтоном. По этой шляпе без зазрения совести топчутся, отступая к мэрии, братья Сазерленды. Окрик пропал втуне: братьям не до заезжего саквояжника. У Сазерлендов есть делá поважнее обронённой шляпы.

А у призрака нет дéла важнее.

В гноящихся глазах старика плещется вожделение. Так пьяница без цента в кармане смотрит в баре на заветную бутылку. Так старатель, не намыв за месяц и крупицы золота, глядит на самородок весом в добрых три унции[41], блестящий на ладони удачливого соседа. Шляпа, понимает Джош. Это его шляпа. Не тахтонья — его, настоящего Пирса. Взять шляпу в руки. Ощутить под пальцами ворсистую жёсткость. Водрузить на голову. Шляпа измята, растоптана, в пыли и грязи? Какое это имеет значение, сэр! Шляпа в руках, на голове — возможность хоть на миг почувствовать себя живым, восхитительно плотским…

Вот чего жаждет несчастный призрак. Вот что ждёт Джоша в ближайшем будущем.

— Вижу их, чую, — бормочет Пирс, приплясывая над шляпой, желанной и недостижимой. — Ждут, сукины дети, ждут! В аду, в кромешной бездне. Мы над ними ходим, они под нами ждут. Скоро, скоро! Прячутся, затаились. Готовы сорваться с места…

В иной ситуации у Джошуа Редмана возникли бы большие сомнения насчёт душевного здравия мистера Пирса. Но где ты, иная ситуация? Правда, те тахтоны, которых видел внизу, под нефтепромыслом, сам Джош, больше походили на испуганных беженцев, а не на бандитов, ждущих в засаде почтовый дилижанс.

«Погодите, сэр! Придержите коней! А кто сказал, что мы с Пирсом видели одних и тех же тахтонов?!»

— Выпил меня! Всего выпил, — бормочет Пирс.

Что-то капает с его лица в пыль.

— Оставил на донышке. Глоток, другой…

Капли шипят, испаряются.

— Я теперь он, я слышу! Вижу! Нюхом чую! Слышу, как он, вижу, как он… Рядом, близко, скоро. Бойня, чёрный ход. Не доживу, нет…

Выпил, содрогается Джош. Тахтон надел тело мистера Пирса, словно костюм из твида, а теперь допивает из Пирсовой души последние соки, как паук из мухи, угодившей в его сети. Чем меньше остаётся Пирса, тем больше становится тахтона — и в самом Пирсе в том числе. Скоро никакого Пирса не останется, будет только тахтон и его адская семейка, эмигрировавшая на Дикий, на благословенный Запад…