Чёрный ход - Генри Олди (2020)

Искалеченный Джефферсон и пара его людей ломятся в двери конторы шерифа. Свистят пули, отрывают щепки от дверных створок. Выбивают из стен каменную крошку, со звоном разносят последние уцелевшие стекла. Углекопы, не целясь, отстреливаются через плечо. Наконец дверь распахивается — поддаётся усилиям или её открывают изнутри — и вся троица ныряет в контору. У последнего нога брызжет красным, он рычит от боли, но успевает скрыться.

Дверь, изрешечённая пулями, захлопывается. Немеет, распадается, дрожит. Превращается в нефтяной насос, паровую машину, бешеную толпу нефтяников и добровольцев — сгусток ненависти, страха, растерянности:

— …законники, мать их! Чуть что, в кусты!

— Говоришь, шериф прячется? В конторе?

— …с Недом, Гансом и Джефферсоном!

— Врёшь!

— Богом клянусь! С ними ещё кто-то из углекопов…

— Так шериф за Джефферсона? Сукин сын!

— Я с ним поквитаюсь!

— Закрой свой поганый рот!

— Спляшу на виселице, а поквитаюсь…

— …и с двумя индейцами…

— Кто? Где?!

— Откуда в конторе индейцы?!

— Мэр велел арестовать. Вождя шошонов…

— По какому обвинению?

— За мошенничество. Двоих взяли под арест, третий смылся…

* * *

«Проклятье! Он в моей голове!

Я в его, то есть в своей, а он в моей, то есть… Какая разница! Я вижу, как он поджигает парней у котлована, будто нефть. Он видел, как Джефферсон вломился в контору шерифа. И сразу подлил масла в огонь! Как отключить этот адский телеграф? Воистину адский, сэр! Как? Оборвать провода, сломать аппарат?!

У мистера Пирса, должно быть, телеграф в десять раз лучше. В смысле, хуже. Да, это выматывает, истощает, лишает сил. Я поклялся бы на библии, что состарился на десяток лишних лет. Сейчас я на взводе и тахтон на взводе: предвкушает, мерзавец… Может, поэтому мы так близки, считай, одно целое: я и мой ангел, чтоб ты сдох, хранитель?

Руки трясутся. Мелкая старческая дрожь. Кожа выглядит сухой. Тёмные пятна, шелушение, короста. Год, сказал мистер Пирс. Похоже, у меня нет этого года, сэр. У меня и месяца-то нет! Всё летит паровозом под откос, трясётся нефтяным насосом…»

* * *

— Ну всё, парни. Теперь ночью жди краснокожих…

— Ты доживи до ночи! Я в город, Макса выручать…

— Макс жив? Эйб? Хью?!

— Не знаю. Они забаррикадировались в салуне.

— Джефферсон в конторе, с шерифом. Сазерленды в салуне. Где мэр?

— В мэрии, где ж ещё? Носа наружу не кажет.

— Он там один?

— С ним саквояжник и мисс Шиммер. Она Джефферсону руку отстрелила…

— Джефферсону? Вот ведь девка, огонь-девка!..

— Что ей Джефферсон? Зачем стреляла-то?!

— Чёрт её знает! Может, мэр велел?

— Мэр ей не указ…

— Заплатит, так и указ…

Площадь и нефтепромысел вертятся волчком. Накладываются, проступают одно из другого, как деревья из утреннего тумана. Быстрее, ещё быстрее! Наддай! Мелькают люди, вспышки выстрелов. Мелькают секунды, минуты, часы. Оружейную лавку Абрахама Зинника грабят трижды — всякий раз иные гости. Вымели подчистую, не тронули только патроны к шансерам, бесполезные для всех. Налётчики клятвенно заверяют старого Абрахама, что расплатятся, непременно расплатятся, и даже с лихвой, когда всё утихнет. Кто-то оставляет долговую расписку. Старик кивает, не спорит, не верит.

Возраст — это опыт.

Возраст — это опыт, только в гробу Джошуа Редман видел такой опыт! Возраст валится на плечи горным львом, рвёт клыками, глотает, давясь, твою жизнь, а опыта при этом — койот начихал, сэр!

— …теперь ночью жди угольщиков. Подтянутся, клянусь…

— Жалко стрельчиху, пропадёт. На части порвут…

— Короче, я в город…

— Эй, Малыш! А что там насчёт МакИнтайров?

— Убили…

— Я в курсе, что убили. Насчёт Освальда что решили?

— Насчёт Освальда ничего. Старшего МакИнтайра убили, отца…

— Кто?!

— Вроде, Джефферсон. А может, кто из Сазерлендов…