Чёрный ход - Генри Олди (2020)

Несчастного Майкла Росса бил шансфайтер. Рут впервые слышит о шансфайтере, который орудовал бы не восковыми пулями, а кулаками. Но мало ли о чём она слышит впервые?! Несчастье. Большое несчастье. Несчастный случай. Цепочка пятен: «чёрная полоса». Стрелок отправил бы Росса к праотцам со второго выстрела; верней, сочетанием первого и третьего. Никакой «чёрной полосы» не понадобилось бы. Несчастье и несчастный случай: оба в яблочко, кучно, без разброса. Росс умер бы от разрыва сердца, ударился бы виском о край телеги; кто-то из зрителей случайно пальнул бы в воздух от восторга — пуля угодила бы в стальной кронштейн балкона, срикошетила и пробила бы шею Большому Майку.

Большое несчастье и «чёрную полосу» добавили для верности; чтобы у жертвы не было и шанса. Слетись все ангелы из рая, встань стеной на защиту — нет, ни тени шанса. Ну, или следует допустить, что кулак не равноценен выстрелу. Там, где хватит двух пуль из воска, потребуется семь-восемь тычков и пинков. Занимательная, чёрт бы её побрал, арифметика.

Шансфайтер-рукопашник? Мистер Редман, кто вы такой?!

Кем бы ни был помощник шерифа, он нравится Рут всё меньше. Если учесть, что он с самого начала не нравился мисс Шиммер ни на вот столечко (Рут отмеряет кончик ногтя), то сейчас уровень доброжелательности по отношению к Джошуа Редману ушёл в отрицательные величины.

— Значит, демон? — вслух спрашивает Рут.

Никто её не слышит, кроме старика-китайца. Горбун прижимает подбородок к впалой груди, точно горб его налился свинцом. Блестит глазками исподлобья; кивает, как если бы понимал английский.

Что-то пищит на воробьином языке.

— Резня, — переводит китаец-бакалейщик. — Резня над резня.

— Что?!

Чирикает воробышек, посвистывает.

— Мо-Гуй приходить там, где резня. Чёрный ход, он выбираться наружу.

— Сюда? К нам?

— Да, мэм. Если резня над резня, новый поверх старый, давний… Ещё лучше. Чёрный ход шире, больше. Мо-Гуй искать такой ход. Если нашёл, вышел — делать здесь новый ход. Для жена, дети, друг. Пусть тоже приходить, спасаться, одеваться.

— Одеваться?

Этот вопрос китаец игнорирует.

— Чёрный ход, — повторяет он. — Для себя. Жена, дети, друг. Пусть тоже. Бедный, мёртвый, несчастный Мо-Гуй! Любить семья, страдать, спасать.

Рут всегда полагала себя человеком с воображением. Но представить мёртвого, бедного, несчастного демона, прекрасного семьянина, который хочет спастись и одеться… Этот парадокс ей не по зубам. Вместо демона воображение подбрасывает мисс Шиммер воспоминание о кошмаре, навеянном индейским табачком. Горит усадьба, к выходу не прорваться. Дверь чёрного хода заколочена крест-накрест. Папа, мама, дядя Том, тётя Мэг, Бенджамен Пирс — все они снаружи, за этой дверью. Надо открыть, чтобы они вошли в дом, в пожар. Как только они войдут — все спасутся, найдут убежище.

«Несчастье — обратная сторона счастья. Здесь должно гореть и плавиться, чтобы там сверкнула удача…»

И эхом — слова китайца:

«Мо-Гуй приходить там, где резня. Чёрный ход, он выбираться наружу. Если резня над резня, новый поверх старый, давний… Ещё лучше. Если нашёл, вышел — делать здесь новый ход. Для жена, дети, друг…»

— Резня над резнёй, — повторяет Рут. — Новая поверх старой.

* * *

Она повторит эти слова ещё раз, когда все, кроме доктора Беннинга, уйдут. Труп тоже унесут к этому времени. Коронёр вызовет подмогу: ему с китайцами не поднять тело Большого Майка, даже и пробовать глупо. Захватив кухню в единоличное пользование, Рут будет жарить яичницу с беконом, а доктор встанет в дверях, опершись о косяк, и продолжит пить, закусывая запахом скворчащего сала.

— Резня над резнёй. Новая поверх старой?

Доктор хрипит, перхает. Смеётся: