Мастер-класс - Кристина Далчер (2020)

— Не понимаю, зачем ты все-таки с нами поехал.

Малколм посмотрел на меня в зеркало заднего вида — я видела только его переносицу и шоколадные глаза, но он явно улыбался.

— Не хотелось, чтобы вы с Фредди сорвались с поводка, — спокойно ответил он. — Тем более в такое отвратительное утро.

Ехать до моих родителей примерно час. Когда мы добрались до Балтимора, Фредди уже мирно спала, оставив меня в обществе безмолвного Малколма и обиженно молчавшей Энн. Нам предстояло еще минут тридцать ехать по узким извилистым шоссейкам, и мой муж решил все же продолжить разговор:

— Ты же прекрасно знаешь, Елена, что я далеко не дурак.

Да уж. Это я действительно знаю прекрасно. Малколм не устает напоминать мне об этом уже более двадцати пяти лет.

— Твои родственники — черт, забыл слово! — абсолютно непредсказуемы. — Только Малколм совсем не это имел в виду. «Непредсказуемы» на его языке означало «не заинтересованы в том, чтобы играть по правилам».

— Им просто не нравится эта новая система, — равнодушно заметила я.

Я могла лишь представить себе, как бы на самом деле отреагировали мои родители — если бы я по-прежнему жила вместе с ними — на деятельность компании «Достойная семья», или на последние новшества в системе образования, или на любую из тех безумных инициатив, которые оказались способны охватить всю страну с той же скоростью, с какой еда, поглощенная гусем, проходит сквозь его пищеварительный тракт и вываливается наружу в виде дерьма. Я слишком хорошо знаю своего отца, и можно было не сомневаться, что он разнес бы вдребезги пол-Вашингтона, если бы решил, что это принесет хоть какую-то пользу; и вряд ли он хоть на минутку задумался бы о том, что при этом и сам с легкостью может погибнуть. Единственной причиной, заставлявшей моих родителей как-то мириться с существованием Малколма, была их пылкая любовь к Энн и Фредди.

— Именно это я и хочу сказать. — И Малколм, понизив голос, прибавил: — На прошлый День благодарения твой отец назвал меня нацистом.

— Не называл он тебя нацистом.

— Я же собственными ушами это слышал, Елена.

— Пап, что такое «нацист»? — вдруг спросила проснувшаяся Фредди.

Я поспешила взять инициативу в свои руки, пока Малколм не успел оседлать своего любимого дидактического конька. Но как передать в одном простом предложении десятилетия отвратительной истории?

— Это тот, кто считает себя лучше всех прочих, — быстро сказала я. — Тот, кто хочет всё и вся контролировать.

Малколм поднял указующий перст:

— Вот! Именно об этом я и говорю. — И уже в следующую минуту совсем другим тоном: — Фредди! Да заткни ты, наконец, эту свою дурацкую машинку! Поставь на «mute» или еще что-нибудь сделай. У меня от этой стрельбы уже голова разболелась.

— Хорошо, пап, — быстро согласилась она, и те зомби или «чужие», которых она там рубила в капусту, умолкли.

Едва мы успели свернуть на подъездную дорожку, как Фредди и Энн выскочили из машины и опрометью бросились к крыльцу, чуть не сбив с ног мою мать и повиснув у нее на шее. Затем из дома появился отец, и на крыльце состоялся привычный обмен приветственными объятиями, от которых крыльцо начало угрожающе покачиваться.

Сегодня будет очень трудно, — подумала я. Такое количество любви способно вызвать невероятную боль. Но, что бы сегодня ни случилось, Фредди вместе со всеми нами вернется домой. На все оставшиеся тридцать шесть часов.

Она это и понимает, и не понимает. Где-то в душе моей младшей дочери есть некий фильтр, сделанный из стали. Или из титана. Или из криптонита. Реальность для нее сиюминутна, она приходит и уходит, и в данный момент единственная реальность для Фредди — это улыбка на лице бабушки и дедушкино ласковое похлопывание по спине, и обещанное имбирное печенье с теплым молоком, которое уже стоит на кухонном столе.