Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (2011)

– Они вам не понравятся, мисс Таггерт, – сказал шеф полиции Дюранса, штат Луизиана, человек пожилой, неторопливый и жесткий, с глазами, полными горечи, рожденной не слепым сожалением о вынужденных поступках, а верностью слову и букве закона. – На свете есть всякий народ, убийцы и маньяки, но мне почему-то кажется, что эти Старнсы – люди такие, с которыми приличному человеку общаться совершенно незачем. Скверная это публика, мисс Таггерт. Липкая и дурная… Да, они сейчас живут в городе, то есть двое из них. Третий умер. Наложил на себя руки. Это случилось четыре года назад. Некрасивая была история. Он был самым младшим, Эрик Старнс. Из тех, кто, разменяв пятый десяток, считают себя молодыми и ноют о своей тонкой чувствительности. Он твердил, что ему нужна любовь. Жил, поочередно, на содержании у женщин старше его, пока ему не удавалось найти очередную жертву. А потом увлекся шестнадцатилетней девушкой, хорошей девушкой, не желавшей иметь с ним ничего общего. Она вышла за парня, с которым была обручена. В день свадьбы Эрик Старнс проник в их дом, и, вернувшись из церкви, они обнаружили его в своей спальне, мертвого, грязного, с разрезанными запястьями… Я так вам скажу, еще может быть прощение для человека, ушедшего из жизни без шума. Кто станет судить ближнего своего за его страдания, кто знает предел чужим силам? Но человек, убивающий себя, чтобы сделать из своей смерти спектакль, чтобы причинить боль другим людям, человек, расстающийся со своей жизнью из злобы… такому нет ни прощения, ни оправдания, он прогнил насквозь и заслуживает исключительно забвения – люди без всякого сострадания плюют на его память… Вот таким был Эрик Старнс. Если хотите, могу рассказать вам, где можно отыскать остальных двоих.

Джеральда Старнса она обнаружила в палате ночлежки. Свернувшись калачиком, он лежал на койке. Волосы его еще оставались черными, но белая щетина на щеках казалась мертвенным инеем, легшим на пустое лицо. Он был мертвецки пьян. Голос его все время прерывался бессмысленным смешком, полным постоянной, неизбывной злобы.

– Он разорился, этот великий завод. Разорился, и все тут. Словом, лопнул. А вам-то что до того, мадам? Сгнил он, завод. И все сгнили. Считают, что я должен у кого-то там просить прощения, но я не буду этого делать. Плевать я хотел. Люди все лезут из шкуры вон, пытаясь навести марафет, когда кругом гниль, сплошная черная гниль – автомобили, дома и души, и безразлично, каким образом они сгнили. Видели бы вы, как эти грамотеи кувыркались по моему желанию – это когда у меня были деньги. Профессора, поэты, интеллектуалы, спасители мира и эти, как их там… возлюбившие брата своего. Стоило только свистнуть. Я изрядно повеселился. Тогда я хотел делать добро, но теперь больше не хочу. Нет никакого добра. Нет никакого проклятого добра во всей проклятущей Вселенной. Кто станет мыться, если не чувствует никакого желания лезть в воду, скажите мне. Если вы хотите что-то разузнать о заводе, спрашивайте у моей сестрицы. Моя милая сестрица запаслась неприкосновенным запасом, поэтому пребывает сейчас в полном благополучии, хотя и на уровне гамбургера, а не филе-миньона под беарнским соусом, но разве она поделится хотя бы одним пенни со своим братом? Идея принадлежала мне в той же мере, как и ей, но разве она даст мне хотя бы пенни? Ха! Сходите, посмотрите на эту герцогиню. Какое мне дело до этого завода? До этой кучи замасленных станков. Охотно продам вам все свои права, привилегии и титул за глоток спиртного. Я последний из Старнсов. Великое было имя – Старнс. Я продам его вам. Вы считаете меня вонючим подонком, но сейчас все таковы, и богатые леди не лучше нас. Я хотел добра всему человечеству. Ха! Да пусть оно теперь хоть в смоле кипит. Забавно было бы посмотреть. Чтоб все вы сдохли. Какая разница? Какая мне разница?