Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (2011)

– Знаете, у вас всех такая провинциальная позиция, – внезапно встрял Филипп. – Здесь, похоже, никто не понимает широких социальных аспектов ситуации. Я не согласен с тобой, Лилиан. Не понимаю, почему ты говоришь, что с Генри хотят сыграть грязный трюк и правда на его стороне. Я считаю, он виновен по уши. Мама, я могу объяснить тебе все очень просто. Ничего необычного не происходит, суды завалены подобными делами. Бизнесмены пользуются чрезвычайной ситуацией в стране, чтобы сделать деньги. Они нарушают регулирующие нормы, защищающие благосостояние общества, и все ради наживы. Они – спекулянты черного рынка, наживающие шальные состояния, грабя бедных в период отчаянного дефицита, отбирая у них то, что принадлежит им по закону. Они ведут жестокую, захватническую, грабительскую, антисоциальную политику, не основанную ни на чем, кроме своекорыстных интересов и алчности. Нет нужды притворяться, нам всем это хорошо известно, и я считаю это низостью.

Он говорил в грубой, бесцеремонной манере, словно объяснял очевидное группе подростков. Его голос звучал с убежденностью человека, уверенного, что нравственные устои его позиции не подлежат обсуждению.

Риарден смотрел на него, как будто изучая объект, впервые попавшийся ему на глаза. Где-то глубоко, на дне сознания, голос продолжал повторять: «По какому праву? По какому закону? По какому принципу?»

– Филипп, – не повышая голоса, сказал он, – если ты скажешь это еще раз, то окажешься на улице прямо сейчас в том, что на тебе надето, с той мелочью, что завалялась в кармане, и больше ни с чем.

Он не услышал в ответ ни слова, ни шелеста. Заметил только, что в замерших перед ним членах его семьи нет и следа изумления. Шок, отразившийся на их лицах, был потрясением людей, перед которыми внезапно взорвалась бомба, хотя они знали, что играют с тлеющим запалом. Ни вскриков, ни протестующих голосов, ни вопросов. Они понимали – он говорит то, что думает. Мутное, тошнотворное чувство подсказало ему: они знали, что происходит, еще прежде него.

– Ты… ты же не выбросишь собственного брата на улицу, правда? – наконец пролепетала мать; она не требовала, она умоляла.

– Я это сделаю.

– Но он твой брат… разве для тебя это ничего не значит?

– Нет.

– Возможно, он иногда заходит слишком далеко, но это все пустая болтовня, просто модный вздор, он сам не знает, что говорит.

– Так пусть узнает.

– Не будь с ним жесток… он моложе тебя и… и слабее. Он… Генри, не смотри на меня так! Ты никогда на меня так не смотрел… Не нужно его пугать. Ты же знаешь, как ты ему нужен.

– А он это знает?

– Ты не можешь быть резким с человеком, которому ты нужен, это останется на твоей совести до конца твоих дней.

– Не останется.

– Ты должен быть добрым, Генри.

– Не должен.

– Имей же жалость.

– У меня ее нет.

– Хороший человек умеет прощать.

– Я не умею.

– Не заставляй меня думать, что ты эгоистичен.

– Я такой.

Глаза Филиппа перебегали с брата на мать. Он выглядел как человек, еще недавно уверенный, что стоит на гранитной твердыне, и внезапно обнаруживший, что она превратилась в тонкий лед, сплошь пошедший трещинами.

– Но я… – начал он и замолк; его голос звучал неуверенно, как осторожные шаги, проверяющие лед на прочность. – Разве у меня нет права на свободу слова?

– В твоем доме – пожалуйста, но не в моем.

– Разве у меня нет права на собственные мысли?

– Только за свой счет. Не за мои деньги.

– Ты не терпишь мнений, не совпадающих с твоими?

– Только не тогда, когда я оплачиваю счета.

– Разве не существует ничего, кроме денег?

– Существует. Тот факт, что эти деньги – мои.

– Но почему ты не хочешь рассмотреть и более вы… – он хотел сказать «высокие», но передумал: – …и другие аспекты?

– Нет.

– Но я тебе не раб.

– А я тебе раб?

– Не знаю, о чем ты, – он умолк, поняв, что имеется в виду.