Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (2011)

– Нет, – продолжил Риарден. – Ты мне не раб. Ты свободен и можешь уйти отсюда в любое удобное для тебя время.

– Я… Я говорил не об этом.

– Зато я об этом говорю.

– Я не понимаю…

– Да неужели?

– Тебе всегда были известны мои политические взгляды. И прежде ты никогда против них не возражал.

– Это правда, – сурово ответил Риарден. – Наверное, придется объясниться. Я старался никогда не напоминать тебе, что ты живешь за счет моей благотворительности. Считал, что это твоя обязанность помнить об этом. Я думал, что любой человек, принимающий помощь от другого, знает, что добрая воля дающего – его единственный мотив, и единственное вознаграждение, которого он ожидает в ответ, – добрая воля. Но я вижу, что ошибался. Ты получал свой хлеб незаслуженно и сделал вывод, что признательность тоже не обязательна. Ты заключил, что я для тебя – самая безопасная мишень для плевков именно потому, что я держу тебя за горло. Ты решил, что я не захочу напоминать тебе об этом, из страха задеть твои нежные чувства. Хорошо, давай говорить прямо: ты – субъект моей милостыни, давным-давно исчерпавший свой кредит. Всякая привязанность, которую я к тебе питал, исчезла. Ты не вызываешь у меня ни малейшего интереса – ни твоя судьба, ни твое будущее. У меня нет причин кормить тебя. Если ты покинешь мой дом, мне все равно, будешь ты голодать или нет. Таково теперь твое положение здесь, и будь любезен запомнить это, если захочешь остаться. Если же нет, убирайся.

Но Филипп никак не отреагировал на слова Риардена, только немного втянул голову в плечи.

– Не воображай, что я наслаждаюсь жизнью здесь, – пролепетал он дрожащим безжизненным голосом. – Если ты думаешь, что я счастлив, то ошибаешься. Я все бы отдал, чтобы уйти, – слова подразумевали бунт, но в голосе звучала трусость. – Если ты и впрямь так думаешь, мне лучше покинуть твой дом, – слова утверждали, а в голосе звучал вопрос, но после паузы ответа не последовало. – Тебе незачем волноваться о моем будущем. Я никого не стану просить о помощи. Сам смогу о себе позаботиться, – слова адресовались Риардену, но глаза Филиппа обратились к матери. Та не издала ни звука, она боялась даже пошевелиться. – Я всегда хотел жить сам по себе. Всегда мечтал перебраться в Нью-Йорк, к своим друзьям… – Голос совсем затих, потом Филипп добавил, словно ни к кому не обращаясь: – Конечно, у меня возникнут проблемы с обеспечением моего социального положения… Год-другой мне нужны будут деньги… достаточные, чтобы поддерживать образ жизни, достойный моего…

– От меня ты их не получишь.

– Я и не просил тебя об этом, не так ли? Не воображай, что я не смогу достать их где-нибудь еще, если захочу! Не воображай, что я не смогу уйти! Я ушел бы сию же секунду, если бы думал только о себе. Но я нужен маме, и если я ее брошу…

– Не оправдывайся.

– И вообще, ты меня не понял, Генри. Я не сказал ничего, что могло бы тебя оскорбить. Я не говорил ничего о тебе лично. Просто рассматривал общее экономическое положение в стране с абстрактной социологической точки зрения, которая…

– Не оправдывайся, – повторил Риарден, резко оборвав его. Он смотрел на Филиппа в упор. Опустив голову, тот прятал глаза, лишенные выражения, как будто они ничего не видели вокруг. В них не отражались ни волнение, ни тревога, ни вызов, ни сожаление, ни стыд, ни страдание. Пустые глаза, не реагирующие на действительность и не пытающиеся ее понять, взвесить, составить правильное представление о ней; полные одной лишь бессмысленной ненависти. – Не оправдывайся. Просто держи язык за зубами.

Риарден отвернулся, испытывая отвращение, к которому все еще примешивалась жалость. Какую-то долю секунды ему хотелось схватить брата за плечи и крикнуть: «Что ты с собой сделал? Как дошел до того, что от тебя почти ничего не осталось? Почему потерял, упустил самого себя, не воспользовался чудесным даром – жизнью?»

Он отвернулся, понимая, что все бесполезно.