Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (2011)

Лифт остановился на полуэтаже между первым и вторым этажами. Двое вооруженных солдат пошли впереди них, двое – позади. Они шли по длинным, плохо освещенным коридорам, в которых не было никого, кроме вооруженных часовых на поворотах. Здоровяк держал Голта под руку правой рукой; пистолет оставался невидимым для любого возможного наблюдателя. Голт ощущал легкое прикосновение дула к боку; оно не воспринималось как помеха, но о нем невозможно было забыть ни на минуту.

Коридор вел к широкой закрытой двери. Солдаты словно бы растаяли в темноте, когда Чик Моррисон коснулся дверной ручки. Дверь открыл он сам, но внезапный контраст света и шума создал впечатление, что ее распахнуло взрывом: свет шел от трехсот лампочек сияющей люстры в бальном зале отеля, шум представлял собой аплодисменты пятисот человек.

Чик Моррисон направился вперед, к столу ораторов на помосте, высящемуся над заполнявшими комнату столами. Люди, казалось, знали без объявления, что из двух человек, следующих за ним, аплодируют высокому, стройному мужчине с золотисто-медными волосами. Лицо его соответствовало тому голосу, который они слышали по радио: оно было спокойным, уверенным и недосягаемым.

Для Голта приготовили почетное место посередине стола, мистер Томпсон ждал его, сидя справа, а здоровяк ловко пристроился слева, не убрав ни руки, ни пистолета. Бриллианты на обнаженных плечах женщин отражали огни люстры в полумраке столов у дальних стен; суровые черно-белые фигуры мужчин спасали торжественность королевской роскоши комнаты от неуместного в ней вида кинокамер, микрофонов и пока бездействующего комплекта телеоборудования. Толпа аплодировала стоя. Мистер Томпсон улыбался и наблюдал за лицом Голта пылким, беспокойным взглядом взрослого, ждущего реакции ребенка на необычайно щедрый подарок. Голт смотрел на аплодирующих, не игнорируя их и не отвечая.

– Этими аплодисментами, – закричал радиодиктор в микрофон в углу комнаты, – приветствуют Джона Голта, он только что занял свое место за столом ораторов! Да, друзья, Джона Голта собственной персоной, как вскоре смогут увидеть те, кто найдет телевизор!

«Нужно помнить, где я нахожусь», – подумала Дагни, сжимая кулаки под скатертью стоявшего в отдалении столика. Трудно было сохранять ощущение двойной реальности в присутствии Голта, сидевшего в тридцати футах от нее. Дагни чувствовала, что в мире не может существовать ни опасности, ни страданий, пока она видит его лицо. Но вместе с тем она испытывала леденящий ужас, когда смотрела на тех, кто держал его в своей власти, и вспоминала о слепой неразумности представления, которое они устраивали. Она старалась держать лицевые мышцы в неподвижности, не выдавать себя счастливой улыбкой или проявлением паники.

Дагни недоумевала, как он смог отыскать ее в толпе. Она заметила его недолгий взгляд, которого никто другой не мог поймать. Этот взгляд представлял собой больше, чем поцелуй: он казался рукопожатием одобрения и поддержки.

Голт больше не смотрел в ее сторону. Дагни не могла заставить себя отвернуться. Видеть его в вечерней одежде было странно; еще поразительнее было то, что носил он ее совершенно естественно: на нем она выглядела как символ чести; при виде его Дагни пришла мысль о банкете в далеком прошлом, на котором он получал бы награду за изобретение. «Праздники, – вспомнила она с тоской собственные слова, – должны существовать лишь для тех, кому есть что праздновать».