Триумфальная арка - Эрих Ремарк (1946)

— Нет. Наотрез отказался. Это ниже его достоинства. Он — Дон-Кихот всех беспаспортных и гонимых. С фаталистическим спокойствием он взирает на собственное будущее и ни за что не примет чужое имя, не желая изменять своему идеалу. А что, если бы ты стал Гольдбергом?

Равик отрицательно покачал головой.

— Нет. Я полностью согласен с Зайденбаумом. Он взял чемоданы и поднялся по лестнице. На площадке этажа, где жили Гольдберги, его обогнал старый еврей в черном сюртуке, с бородой и пейсами, с лицом библейского пророка. Старик — мрачный и бледный — неслышно ступал в туфлях на резиновых подошвах, и казалось, что он невесомо парит в сумраке коридора. Он отворил дверь комнаты Гольдбергов. На мгновение коридор осветился слабым красноватым отблеском свечей, и до Равика донеслись какие-то странные, монотонные стенания. Плакальщицы, — подумал он. — Неужели они еще существуют в наше время? Или это причитает Рут Гольдберг?..

Равик открыл дверь и увидел у окна Жоан. Она встрепенулась.

— Наконец-то! Что случилось? Почему ты с чемоданами? Опять должен уехать?

Равик поставил чемоданы около кровати.

— Ничего особенного не случилось. Простая мера предосторожности. У нас умер один человек. Ждали полицию. Теперь все в порядке.

— Я звонила тебе. Мне ответили, что ты здесь больше не живешь.

— Очевидно, это хозяйка. Как всегда, она действует осторожно и умно.

— Я сразу же прибежала… Открытая пустая комната. Вещей нигде не видно. Я решила… Равик! — Ее голос дрожал.

Равик заставил себя улыбнуться.

— Вот видишь, какой я ненадежный человек. На меня лучше не полагаться.

В дверь постучали. На пороге появился Морозов с двумя бутылками в руках.

— Равик, ты забыл свое снаряжение…

В темноте он увидел Жоан, но сделал вид, будто не заметил ее. Равик сомневался, узнал ли он ее вообще. Не входя в комнату, Морозов отдал бутылки и простился.

Равик поставил кальвадос и «вуврэ» на стол. Через открытое окно доносился тот же голос, какой он услышал на лестнице. Плач по усопшему. Голос нарастал, стихал и снова звучал в полную силу. Очевидно, окна Гольдбергов были открыты — стояла теплая ночь; похолодевшее тело старого Арона лежало в комнате, обставленной мебелью из красного дерева, и уже начало медленно разлагаться.

— Равик, — сказала Жоан. — Я тоскую. Сама не знаю почему. Весь день. Позволь мне остаться у тебя.

Он был застигнут врасплох и ответил не сразу. Он ждал иного. Это было слишком прямолинейно.

— Надолго? — спросил он.

— До завтра.

— Всего лишь?

Она села на кровать.

— Разве нельзя обо всем забыть, Равик?

— Нет, Жоан, нельзя.

— Мне ничего не надо. Только уснуть рядом с тобой. Или можно, я лягу на диване?

— Нельзя. Я скоро уйду. В клинику.

— Не важно. Я буду ждать тебя. Я ведь часто ждала тебя.

Он промолчал, удивляясь собственному спокойствию. Легкий жар и волнение, которые он чувствовал на улице, уже прошли.

— И к тому же тебе совсем не надо идти в клинику.