Маятник Фуко - Умберто Эко (1999)

Это Золотое Руно стережет трехглавый Дракон. Одна его голова произошла от воды, другая — от земли, а третья — от воздуха. И эти три головы должны быть обязательно соединены в одном, самом сильном Драконе, который сожрет всех остальных Драконов.

Jean d'Espagnet. Arcanum Hermeticae Philosophiae Opus, 1623, 138

Я вернулся к своим спутникам и рассказал Алье, что слышал о каком-то собрании.

— А вы становитесь любопытным! — сказал Алье. — Но я могу вас понять. Если человек решил углубиться в тайны герметизма, он ничего не хочет упускать. Так вот, насколько мне известно, сегодня вечером должна состояться инициация нового члена Старинного и Общепринятого Ордена Розенкрейцеров.

— А можно это увидеть? — спросил Гарамон.

— Нельзя. Не положено. Не подобает. Не нужно. Однако мы поступим, как те герои греческого мифа, которые увидели то, на что не должны были смотреть, и подставим чело гневу богов. Я дам вам возможность на это взглянуть.

Он провел нас по узкой лестнице в темный коридор, отодвинул портьеру, и через закрытую застекленную дверь мы увидели расположенный ниже зал, освещенный пылающими жаровнями. Стены его были обиты камчатной тканью, расшитой лилиями, а в глубине возвышался трон с позолоченным балдахином. По обе его стороны на двух треногах стояли вырезанные из картона или пластика модели Солнца и Луны, примитивно выполненные, однако покрытые то ли оловянной фольгой, то ли металлическими пластинами, разумеется золотыми и серебряными, и это производило не наихудший эффект, поскольку каждое из небесных тел было подсвечено пламенем жаровен. Над балдахином с потолка свисала огромная звезда, сверкающая драгоценными камнями или стеклянными изразцами. Потолок был обит синей камчатной тканью, усеянной серебряными звездами.

Перед троном стоял длинный, украшенный пальмами стол, на котором лежала шпага, а прямо перед столом стояло чучело льва с широко раскрытой пастью. Очевидно, в голову зверя была вставлена красная лампочка, поскольку его глаза сверкали, а пасть, казалось, изрыгала пламя. Я подумал, что к этому, должно быть, приложил руку господин Салон, и наконец понял, о каких особенных клиентах он говорил в тот день в Мюнхене.

Около стола стоял Браманти, наряженный в пурпурную тунику и зеленые расшитые литургические одежды, на плечи его была наброшена белая мантия с золотой бахромой, на груди висел крест, а на голове был убор, чем-то отдаленно напоминающий митру и украшенный бело-красным султаном. Перед ним, расположившись в иерархическом порядке, стояло еще человек двадцать, тоже одетых в пурпурные туники, но без убранства для литургии. У всех на груди было что-то позолоченное, показавшееся мне знакомым. Я вспомнил об одном портрете эпохи Ренессанса: большой габсбургский нос и у пояса этот странный ягненок с бессильно свисающими ножками. Эти люди использовали его в качестве имитации Золотого Руна.

Браманти что-то говорил, воздев руки кверху, словно произносил литанию, а присутствующие вторили ему. Затем Браманти поднял шпагу, и все достали из-под туник стилеты или ножи для разрезания бумаги и скрестили их. Именно в этот момент Алье опустил портьеру. Мы увидели слишком много.

Мы удалились (на манер аллюра Розовой пантеры, как определил Диоталлеви, прекрасно информированный по части извращений современного мира) и, слегка запыхавшиеся, опять очутились в саду. Гарамон был потрясен. — Так это… масоны?

— О, — протянул Алье. — Кто такие масоны? Это последователи одного рыцарского ордена, который опирается на розенкрейцеров, а косвенно и на тамплиеров.

— Но разве все это имеет отношение к масонству? — настаивал Гарамон.