– Научились мы этому у вас, американцев. Не у янки, не у дикси, а у тех североамериканцев, которыми вы когда-то были. Много лет назад вы ведь тоже были бравыми ребятами, способными на телеге, запряженной волами, двинуться в полную неизвестность. И насмерть стоять в Аламо[79]. На Омаха-бич или Тараве[80] под пулеметами высаживаться… Да, масштабы были, уж прости, не чета нашим…

– В смысле? – обиженно вскинулся я после такого-то перехода от дифирамбов к… ну, даже не знаю, вроде ничего оскорбительного Влад и не сказал, но все равно как-то обидно.

– В прямом. Уж прости, но русский патриотизм мне этот момент обойти не даст: все ваши «величайшие сражения» на фоне того, что в то же самое время переживали мы – так, незначительные эпизоды. В лучшем случае – бои местного значения. Впрочем, это вообще не умаляет храбрости участников. Но я даже не об этом. Я о том, что ваши предки показали, как можно одновременно гордиться и Грантом, и Ли[81]. Как можно и нужно уважать флаг собственной страны. Правда, «Ничего личного – только бизнес» и «Он сукин сын, но он наш сукин сын»… Этому мы тоже у вас научились. Не все переняли, к счастью. Но плевать на мнение всех вокруг делая то, что выгодно нам – это точно с вас, американцев предки передрали… А вот вы сами, как у нас один замечательный писатель когда-то написал, «в снетка выродились». Начали доказывать, что откровенные извращения и психические расстройства – это норма, бороться якобы за равенство, при этом незаслуженно возвышая то, что возвышения недостойно в принципе, а вот достойное – втаптывая в грязь…

– Это не мы, это янки, – угрюмо буркнул я.

– Вот и я о том же, – наставительно поднял указательный палец Влад. – Мы, русские, снова стали великими, когда перестали делиться на тех и этих. А вы, американцы, когда начали делиться по разным признакам, от цвета кожи до половых предпочтений, развалились. И повезло вам, что всего лишь пополам. Вот как-то так, если тебе вообще интересно мое мнение.

Возразить мне Владу было особенно нечего, но упрямством своим ирландцы славятся не просто так.

– А как вот это вяжется с только что упомянутым тобой русским патриотизмом?

На лету поймавший брошенную ему коробку с ботинками, Влад сперва вопросительно заламывает бровь, но потом взгляд его падает на выдавленный на крышке логотип фирмы-производителя. Ага, написано там – «Prabos». И, что немаловажно, совсем не кириллицей написано.

– Как же так? – широко улыбаясь, продолжаю подначивать я. – Крутой и очень патриотичный русский спецназ – и во вражеских ботинках? Или скажешь, что это трофейные?

– Ну, если уж на то пошло, – Влад тоже улыбнулся, будто вспомнив что-то смешное, – не трофейные, а скорее – союзнические. Эти ботинки чехи с Нова Власты делают. А мы с ними после Московского договора уже почти сто лет как в одном военно-политическом блоке. Но главное, Нат, даже не в этом. Патриотизм нашего солдата, он не в том, чтобы ходить обязательно в русском, даже если оно хуже иностранного аналога. Он в том, что в большинстве армий подразделение, в котором полностью закончились боеприпасы, вполне может сдаться в плен и потом спокойно и с чувством выполненного долга сидеть в лагере военнопленных и ждать обмена. Мол, зачем умирать без пользы и смысла? А русский солдат, если очень прижмет, возьмет оружие и боеприпасы с трупа врага… Да что там, он с этого трупа чертовы ботинки снимет и в них обуется, если это будет необходимо, но продолжит выполнять боевую задачу. Пока не выполнит. У нас в России не говорят «сделай или умри», у нас говорят «умри, но сделай».

Поймав мой непонимающий взгляд, Влад вздыхает и поясняет.

– Нат, в России даже смерть не является оправданием, если поставленная задача не выполнена. Понял? Вот в чем патриотизм русского солдата: он, если понадобится, будет защищать свою страну даже с трофейным автоматом и в снятых с вражеского трупа ботинках. Пока жив.