На улице вот-вот должен был начаться военный парад. Фалько с трудом протиснулся сквозь густую толпу, которая намеревалась фашистским салютом или иным способом, сообразным обстоятельствам, приветствовать войска, маршировавшие к пласа Майор под балконами, откуда свисали флаги – национальные, карлистские и Фаланги. Ожидалось, что каудильо произнесет речь с балкона ратуши. Праздновали победу (относительную) под Харамой, чтобы скрыть поражение (полное) под Гвадалахарой. Войне шел восьмой месяц, война шла вширь и вглубь.

Фалько остановился в дверях американского бара, у витрины с яркими кольцами серег, украшенной тремя скрещенными флажками – нацистским, испанским и португальским. Благоухающий бриллиантином и лосьоном – десять минут назад его побрили в парикмахерской, – он словно сошел со страницы британского мужского журнала или каталога голливудских красавцев. Фалько был выдержан сегодня в элегантной серой гамме: с серой шляпой в руке, в сером костюме-тройке – галстук, носки и платочек в верхнем кармане пиджака были чуть светлее тоном – и в замшевых башмаках.

Оглядывая посетителей за стойкой, он вытащил из кармана портсигар, а из него сигарету и осторожно постучал ею по стеклышку наручных часов, прежде чем поднести к губам. С дальнего конца стойки адмирал сделал ему знак и, когда Фалько сел рядом, спросил:

– Как относишься к Биаррицу?

Адмирал посасывал погасшую трубку. Он был, как всегда, в штатском, а свою фетровую шляпу положил рядом, на потертый портфель. Фалько взглянул на него с интересом:

– Бывал я в местах и похуже.

– Ага… Что будешь пить?

Бармен уже приблизился и застыл в почтительном ожидании.

– По-прежнему обходимся без водки, Леандро?

Рябоватое лицо бармена оставалось бесстрастным, но глаза насмешливо заблестели.

– Только галисийский орухо[25], дон Лоренсо. – Он придвинул Фалько пепельницу. – Патриотический напиток. Сами понимаете.

– Проклятые марксисты.

Бармен покосился на адмирала.

– И не говорите, сеньор! Воистину так.

– Тогда сделай мне хупа-хупа[26] по-испански. Мне и этому сеньору.

– Тысячу раз тебе говорил, что в рот не беру этих бабских крюшончиков, – сказал адмирал.

– Ладно. Скотч или коньяк?

– Коньяк.

– Тогда подай французского, Леандро. Если есть.

– Арманьяк, сеньор? – спросил тот.

– Ну, например.

– С содовой, – вмешался адмирал.

– Добавлять в арманьяк воду из сифона – кощунство.

– С содовой, я сказал! Мать вашу.

Когда бармен отошел, Фалько вопросительно взглянул на своего шефа. А тот критически воззрился на него единственным глазом.

– Так что же там с Биаррицем, господин адмирал?

– Там? Там тебе придется кое-что сделать. Есть один субъект, националист-баск, зовут Тасио Сологастуа. Гадина, каких поискать. Говорит тебе что-нибудь это имя?

– Миллионер?

Адмирал покосился на бармена, трясшего шейкером, и понизил голос:

– Он самый. Не все люди с деньгами примкнули к Франко.

– И не все, у кого их нет, борются с ним. Вот хоть меня взять для примера.

– Тебе что Франко, что Грета Гарбо – один черт.

– Один черт и четыре дуро.

– Сам ты дуро! Тебе платят четыре тысячи песет плюс на оперативные расходы. Не всякий генерал столько получает.

– Я пошутил.

– С мамашей своей шути.

Покуда Леандро ставил перед адмиралом бокал коньяка и сифон, а стакан Фалько наполнял содержимым шейкера, они молчали.