Семь смертей Эвелины Хардкасл - Стюарт Тёртон (2018)

Встаю с кресла, бреду к двери, застарелая боль потревоженным роем ос расползается по телу. Скрипят петли, нижний край двери с визгом задевает пол. В проеме возникает сухопарый силуэт Грегори Голда, бессильно опирающегося о дверную раму. Голд выглядит почти так же, как при нападении на дворецкого, только сейчас он тяжело дышит, а его фрак разорван и заляпан грязью.

В кулаке он сжимает шахматную фигуру, которую мне дала Анна; как и мое имя, это лишний раз подтверждает, что он – одна из моих ипостасей. Однако встреча с ним не радует: он чем-то взбудоражен и напуган, словно за ним гонятся черти из преисподней.

Он хватает меня за плечи, озирается, воспаленные темные глаза бегают из стороны в сторону.

– Не выходите из кареты, – бормочет он, брызжа слюной. – Ни в коем случае не выходите из кареты.

Его страх заразителен.

– Что с вами? – дрожащим голосом спрашиваю я.

– Он… он не перестает…

– Не перестает что?

Голд мотает головой, хлопает себя по вискам, захлебывается слезами. Я не знаю, как его утешить.

– Не перестает что, Голд? – снова спрашиваю я.

– Резать. – Он задирает рукав сорочки, показывает глубокие ножевые порезы на руке – такие же, как у Белла в самое первое утро.

– Как ни упирайся, а ее предашь, расскажешь обо всем обо всем, даже если не хочешь, все равно скажешь, – торопливо бормочет он. – Их двое. Двое. Выглядят одинаково, но их двое.

Ясно, что он лишился рассудка. В нем не осталось ни капли здравомыслия. Протягиваю руку, приглашаю его пройти в спальню. Он отшатывается, пятится к дальней стене.

– Не выходите из кареты, – шипит он и уходит в сумрак.

Я выглядываю из спальни, но в особняке слишком темно. Пока я хожу за свечой, коридор пустеет.

33

День второй (продолжение)

Тело дворецкого, боль дворецкого, тяжесть снотворного. Похоже на возвращение домой.

Лежу в полудреме, вот-вот скачусь в сон.

Смеркается. По крохотной комнате расхаживает какой-то человек с ружьем в руках.

Это не Чумной Лекарь. Это не Голд.

Он слышит, как я шевельнулся, и оборачивается. Он в сумраке, я не вижу его лица.

Раскрываю рот, но не могу произнести ни звука.

Закрываю глаза и снова погружаюсь в забытье.

34

День шестой (продолжение)

– Отец.

Вздрагиваю, завидев у самого лица веснушчатую юношескую физиономию. Молодой человек рыжеволос и голубоглаз. Я опять старик, сижу в кресле, с пледом на коленях. Юноша наклоняется ко мне, сцепив руки за спиной, будто стыдится их вида.

Я морщусь, и он поспешно отступает на шаг.

– Вы просили разбудить вас в четверть десятого, – извиняющимся тоном произносит он.

От него пахнет виски, табаком и страхом. Страх переполняет его, окрашивает желтизной белки глаз, боязливых и затравленных, как у загнанного зверя.

За окном светло, свеча давно погасла, угли в камине подернулись золой. Смутное воспоминание о дворецком говорит о том, что после визита Голда я задремал, но сам я этого не помню. Ужас того, что испытал Голд, – того, что вскоре предстоит испытать мне, – до самого рассвета не давал мне заснуть.

«Не выходите из кареты».

Это и предостережение, и просьба. Он хочет, чтобы я изменил день, что одновременно восхищает и пугает. Я знаю, что это возможно, я своими глазами видел перемены, но если я измыслю, как что-то изменить, то и лакей на это способен. Кто знает, может быть, все мы ходим кругами, разрушая замыслы друг друга. Теперь все дело не только в том, чтобы найти правильный ответ, а в том, чтобы успеть сообщить его Чумному Лекарю.

Надо при первой же возможности побеседовать с художником.