Таинственная река - Деннис Лихэйн (2004)

Некоторое время они сидели молча, и вдруг отец неожиданно произнес:

— Послушай, а может, ты и прав.

Шон в растерянности смотрел на отца, ожидая, что он скажет дальше.

— Возможно, Дэйв сделал то, что ты думаешь. Я не знаю. Я ведь помню, каким он был ребенком. Но я не знаю, каким он стал мужчиной.

Шон пытался посмотреть на себя глазами своего отца. Он пытался понять, верно ли, что отец видит ребенка, но не мужчину, когда смотрит на своего сына. Едва ли может быть наоборот.

Он припомнил, как дядья бывало рассказывали о его отце, самом младшем из двенадцати братьев в семье, иммигрировавшей из Ирландии, когда его отцу было пять лет. «Старина Билл», говорили они, когда речь шла о Билле Девайне, который пропал еще до рождения Шона. «Дикий», говорили они о нем. И вот сейчас Шону как бы вновь слышались их голоса и чувствовалась забота, проявляемая старшим поколением по отношению к младшим; большинство Шоновых дядьев было на двенадцать, а то и на все пятнадцать лет старше своего братца-поскребыша.

Все они уже умерли. Все одиннадцать братьев и сестер его отца. Но оставался еще самый младший ребенок семьи, которому вот-вот стукнет семьдесят пять и который словно в зимней спячке прозябает здесь рядом с полем для гольфа, в который никогда не играл. Он, единственный, кто остался, и все-таки самый младший, навсегда оставшийся самым младшим, всегда готовый противостоять даже самому слабому проявлению снисходительности к себе, от кого бы она ни исходила, а уж тем более от сына. В случае необходимости он готов был противостоять всему миру; больше того — он всегда был готов к тому, что такая необходимость возникает, он чуял ее, как только она начинала маячить на горизонте. Хотя все, кто обладал правом вести себя так по отношению к нему, давно уже покинули этот свет.

Отец посмотрел на кружку Шона и бросил на стол несколько монет в качестве чаевых.

— На сегодня хватит? — спросил он.

Они перешли через 28-е шоссе и направились к дороге, ведущей в кондоминиум, с ее асфальтовыми гребнями, выкрашенными в желтый цвет и дождевальной установкой, проложенной вдоль нее.

— А знаешь, что нравится маме? — спросил отец.

— Что?

— Ей нравится, когда ты пишешь ей. Понимаешь, открытка время от времени, иногда и без повода. Она всегда говорит, что ты посылаешь ей именно те открытки, которые она любит, и ей нравится, как ты их надписываешь. Она все их хранит в ящике комода, в спальне. У нее все еще хранятся открытки, которые ты посылал ей из колледжа.

— Понятно.

— Время от времени, понимаешь? Посылай ей весточки по почте.

— Конечно.

Они подошли к машине Шона, и отец, подняв голову, посмотрел на черные окна их двухквартирного дома.

— Мама уже легла? — спросил Шон.

Отец утвердительно кивнул.

— Утром она повезет миссис Кохлин на физиотерапию. — Отец протянул руку и резко тряхнул протянутую руку Шона. — Рад был с тобой повидаться.

— Я тоже.

— Она вернется?

Шону не надо было уточнять, кто такая «она».

— Не знаю. Я в самом деле не знаю.

Отец задержал взгляд на лице сына; над ними в фонаре горела желтая лампа, и Шон, глядя на лицо отца, заметил плохо сдерживаемое волнение от того, что его сын не находит себе места, что его сына бросили, причинили ему зло и боль, которая никогда не пройдет, потому что есть вещи, которые, если от них отнять какую-то часть, никогда уже не восполнятся.

— Ну ладно, — сказал отец, — выглядишь ты довольно хорошо. Похоже, не забываешь ты следить за собой. Кстати, ты не много пьешь, у тебя усталый вид, или это от чего-то другого?

Шон покачал головой.

— Да просто много работаю.

— Работа — это хорошо, — произнес отец.

— Да, — подтвердил Шон и почувствовал, как что-то горькое неожиданно поднялось и встало у него в горле.

— Ну…

— Да, пока.

Отец положил руку ему на плечо.